Петербургское действо

Гостей пріхало изъ столицы человкъ двадцать, помимо тхъ, которые жили въ Ораніенбаум. Конечно, для нихъ не было ничего интереснаго въ этомъ квартет, который имъ пришлось бы еще другой разъ прослушать въ Петровъ день. Но не пріхать на приглашеніе государя теперь было гораздо опасне, нежели отсутствовать на большомъ выход или на большомъ придворномъ бал. Это былъ праздникъ для самолюбія государя-артиста и отсутствующій показалъ бы свое презрніе къ таланту монарха. A это, конечно, могло бы ему не пройти даромъ.

Выборъ участниковъ квартета доказывалъ, какъ нельзя боле, на сколько увлекался государь, когда запоемъ отдавался музык. Квартетъ состоялъ изъ фаворита Гудовича, съ которымъ онъ былъ за послдніе дни крайне рзокъ и придирчивъ; изъ какого-то сморщеннаго, какъ грибъ, съ отталкивающей физіономіей, старика шведа, когда-то найденнаго въ Петербург именно ради этихъ концертовъ съ государемъ. Старикъ, конечно, былъ замчательный скрипачъ, но все-таки его никто, помимо Петра едоровича, никогда бы не ршился допустить до себя. Старикъ шведъ, отчасти грязно одтый, съ какими-то красными крючковатыми руками, въ какомъ-то нелпомъ одяніи изъ коричневаго полинялаго бархата, съ какой-то пелериной на плечахъ, съ какимъ-то хвостомъ замасленнымъ сзади, былъ похожъ на невдомую хищную птицу и, конечно, не европейскую, а разв австралійскую.

Но этого было мало. Нужна была віолончель. A лучше всхъ игралъ на віолончели и даже особенно любилъ играть тотъ квартетъ, который былъ выбранъ теперь государемъ, не кто иной, какъ Григорій Николаевичъ Тепловъ. Опять таки ненавистное лицо государю.

Но государь-артистъ будто не имлъ ничего общаго съ государемъ-монархомъ. Музыка могла примирить его, хотя мимолетно, со всякимъ. И онъ самъ, за нсколько дней, написалъ письмо, прося злйшаго врага своего обрадовать его участіемъ въ квартет. Тепловъ, конечно, не замедлилъ отвчать согласіемъ и благодарностью за предложенную честь. Объяснивъ Орловымъ, что онъ будетъ участвовать въ концерт, онъ предупредилъ ихъ не удивляться и, чего добраго, не сомнваться, что онъ, разыгрывая совершенно иную преступную музыку въ оркестр заговорщиковъ на сходкахъ Орловыхъ, детъ разыгрывать квартетъ въ Ораніенбаумъ.

Около восьми часовъ вечера гости были въ сбор. Музыканты садились на мста, и государь, не только довольный, но счастливый, съ сіяющимъ лицомъ, добрый, ласковый, предупредительный со всми, былъ, казалось, теперь готовъ обнять каждаго, хотя бы злйшаго врага.

Онъ любезно разговаривалъ и съ австралійской птицей, и съ Тепловымъ. Голосъ его звучалъ такимъ дтскимъ довольствомъ и такимъ дтскимъ добродушіемъ, что если бы явился сюда на одно мгновеніе посторонній человкъ, не знающій ничего объ император Петр III и объ его самодержавств, то этотъ человкъ унесъ бы воспоминаніе, что видлъ однажды олицетвореніе самого добра, искренности, наивности и мягкосердія.

Музыка началась. У всхъ трехъ партнеровъ этого добродушнйшаго монарха-артиста сердце щемило. Каждый изъ трехъ зналъ наврное, что если совретъ хотя на іоту и собьетъ меломана-монарха, то этотъ добродушнйшій человкъ Богъ всть что скажетъ при всхъ. Боле всхъ, конечно, боялся Тепловъ. Онъ уже не въ первый разъ игралъ съ государемъ и зналъ, что иногда случалось изъ-за ошибки, часто даже собственной ошибки государя. Но Тепловъ былъ слишкомъ искусный музыкантъ, чтобы соврать въ квартет, который зналъ вдобавокъ наизусть уже лтъ шесть.

Мене всхъ боялась австралійская птица, т. е. старикъ шведъ, хотя и ему давно объяснили, что онъ въ случа чего можетъ посл концерта улетть изъ Петербурга, если не въ далекія страны, то на родину, а это вовсе не соотвтствовало его намреніямъ и семейнымъ дламъ.

Квартетъ былъ страшно великъ и длился безъ конца при мертвой тишин публики. Но вся эта публика видимо относилась совершенно безучастно къ музык. Приказали пріхать! Ну, и пріхали! A приказать слушать, по счастью, нельзя!..

Боле всхъ дремалъ и поклевывалъ носомъ принцъ Жоржъ. Не мене вздремывалъ гетманъ. Одинъ только генералъ-полиціймейстеръ Корфъ сидлъ, вытянувъ шею, какъ вытягивалъ часто свою Нарцисъ, и такъ же, какъ онъ, выпуча глаза, глядлъ въ лицо монарха, отчаянно махавшаго и мотавшаго смычкомъ, рукой, скрипкой и головой.

Остальная публика не спускала глазъ не со скрипки государя, не съ музыкантовъ вообще, а съ двухъ женщинъ, сидвшихъ впереди остальныхъ гостей за спиной государя.

Одна, красавица, въ пышномъ изящномъ наряд, сидла такъ близко, что даже положила красивую ручку свободно и безцеремонно на стулъ государя. Это была, конечно, Маргарита, уже озиравшаяся кругомъ въ этомъ дворц, какъ можетъ озираться только хозяйка.