— И-и батюшка, а мн то и гд же знать!.. Вы грамот обучены, такъ вамъ то лучше все извстно. Дло дворянское. а я хоть и хвардейская — а все тоже баба, деревеньщина.
Державинъ заволновался и обратился къ Шепелеву, указывая на женщину.
— Вотъ, государь мой, врите ли? Завсегда такъ то… Придетъ вотъ какая изъ нихъ: напиши письмо, свекрови ли тамъ, тетк ли, шурину какому… Сядешь это и скажешь: ну, говори молъ, что писать… A она въ отвтъ: не знаю, родненькій мой. Ты ужъ самъ… И не втолкуешь вдь ни за что — хоть тресни.
Шепелевъ разсмялся.
Женщина стояла въ дверяхъ и заговорила, слегка обижаясь:
— Что-жъ? Мы ненавязываемся. Мой Савелъ Егорычъ за васъ на канав вчера три часа отбылъ. Да на прошлой недл тожъ, дворъ у Прыница мелъ… за васъ же. Сами знаете.
— Я, голубушка, это знаю. Я не корю, пойми ты, а напротивъ того, спасибо говорю, потому мн легче писать, чмъ дворы мести, да канавы рыть… A я говорю про то, что коли пришла ваша сестра письмо отписать, такъ сказывай: что?
— Мы людине грамотные. Вы дворяне празгвожденья, такъ вамъ лучше.
— Да празгвожденья-то я будь хоть распрокняжескаго, разпроорхисвтлйшаго, — а все-жъ таки я, голубушка, не могу святымъ духомъ знать, что теб нужно твоей свекрови отписать. Пойми ты это, Авдотья Ефимовна.
И Державинъ даже ударилъ себя въ грудь въ порыв одушевленія.
— Что же! мы не навязывается, совсмъ обидлась вдругъ женщина. Хазяинъ мой сказываетъ… На канав-то какъ шибко ухаживаютъ народъ-то… Вчера онъ въ вашъ, значитъ, чередъ это былъ, съ морозу-то пришелъ, какъ изъ бани; рубаха мокрая на емъ, да и спину-ту не разогнетъ… Вотъ что, баринъ мой хорошій!.. A писулю-то писать неграмотному — какъ не взопрй, не напишешь.- A вамъ оно что?.. Тьфу, оно вамъ! Плевое дло! Сидите вотъ туточки, — да чирикаете по бумажк… A на канав…
— Ну вотъ тутъ и разсуждай!.. махнулъ Державинъ рукой.
— Какъ вамъ будетъ угодно! Хошь и не пишите… Мы не навязываемся.
— Ну ладно, ладно! Авдотья Ефимовна. Не гнвайся. Приходи ввечеру-то все-таки.
— Придемъ ужъ, коли требуете… A ужъ если милость ваша будетъ — вы сами бы, говорю… Стирка насъ съла… Ну просимъ прощенья.
Женщина вышла. Державинъ снова махнулъ рукой ей во слдъ.
— Поршеный народъ! сказалъ онъ. Коломъ не вдолбишь. Пиши я, изволите видть, ея свекрови въ Новгородъ, что самъ знаю…
— Да бросьте! сказалъ Шепелевъ. Гоняйте ихъ вонъ, коли скучно.
— Нельзя, сударь. Я вамъ ужъ сказывалъ про свое положенье… Видите, какъ живу. Вы жалуетесь вотъ на ротныя ученья, да на смотры. A мы вдь и тамъ мерзнемъ, да потомъ еще насъ по городу гоняютъ на работы. Слышали вонъ говорила она про мужа-то, что пришелъ съ морозу мокрый. Ну-съ и я вотъ такъ-то съ прізда горе мыкалъ. A теперь мое одно спасенье за себя кого изъ солдатъ выставлять. У меня съ ними уговоръ: я буду женамъ писули да цыдули ихъ писать, а мужья за меня отбояривайся съ лопатой или съ метлой.
— Да, если эдакъ, то разумется…
— A то, помилуйте, съ чего бы я сталъ время терять на такое водотолченье. Я и то, когда почитать вздумается книжку какую, ночь сижу. Свчу всю сожгу; да что-жъ длать? Нешто, будучи состоятельне, пошелъ бы я въ бабьи письмоводители. Вы вотъ присядьте, да послушайте, чмъ мы занимаемся. Сюда лучше, на сундукъ. A то стуло-то мое ненадежно.
Державинъ опросталъ сундукъ отъ платья и шпаги, Шепелевъ слъ на него и, улыбаясь, приготовился слушать. Державинъ стоя среди горницы, сталъ читать взятый со стола исписанный листъ.
— Ну вотъ хоть тутъ. Объ Государын покойной. Прислушайте: "Увдомились мы, что и вы, сестрица, отъ Прокофія Нмого извстны, что и мы на нашъ вкъ несчастными въ гор сиротами остались. A и скончавшая себя Государыня съ намъ милости и щедротами была. A что будетъ впредь намъ, того не вдаемъ. Коли въ войну не пойдемъ. Благодтель нашъ Государь Петръ едорычъ гораздо шибко насъ не жалуетъ, а свои Ренбовскіе полки. И на прошлой масляной насъ осмотрлъ, все въ слдомости нашелъ. A мой Савелъ Егорычъ про то же сказывалъ и за оное отдранъ былъ. A про телка, что отписываете и рады бы мы всей къ вамъ душой, да пути и холода велики — подохнуть можетъ. A и себя раззорите, а и намъ-то не въ удовольствіе. A на ротномъ затснены велико отъ людства и скотинки бол и мстовъ нтъ, A у Прасковьюшки отелилась въ Миколы, на дворъ унтеръ выгналъ, сказывая что грязнитъ очень. И все-то изъ злобства его выходитъ, потому нравъ у него. Потому случаю подохъ, что морозомъ его хватило зря… И не съли!.. A и я вамъ тожъ на капустк благодарствую. A и вы, сестрица, и братецъ про свое житье бытье отпишите.
И Державинъ прибавилъ, смясь чрезъ листъ желтой бумаги, который держалъ передъ собой:
— Любопытно-съ? Только и есть что: A и я, а и онъ, а и вы…
— Да вы бы, Гаврилъ Романычъ, заговорилъ Шепелевъ, если ужъ необходимость съ ними возиться, опросили бы ее и написали съ разу. A эдакъ вдь, поди дольше гораздо.
— Зачмъ-же я, сударь мой, буду письмоводительствовать? Она говорила, я напишу. A эдакъ ужъ я, выходитъ, въ переписк съ бабьемъ всероссійскимъ окажусь самъ, если стану сочинительствовать посланія къ нимъ.