Петербургское действо. Том 1

Уже раза два или три случилось, что он всматривался в нее так пристально, и всегда после беседы вдвоем. Как будто ему пришлось увлечься в этой беседе и вдруг отрезвиться, вспомнить, что она так дурна, и пожалеть о нескольких минутах ласковости и внимания к ней. Шепелев вдобавок ни разу не спросил ни у нее, ни у тетки, ни у невесты, когда и как Василек подурнела так страшно. Лицо ее само за себя объясняло все, а когда могло случиться это несчастье с девушкой, было Шепелеву совершенно безразлично.

Василек поспешно встала, приказала убирать чай и вышла из комнаты, будто бы распорядиться по хозяйству.

Шепелев прошел к печке и прижался к ней спиной, несмотря на то что она была страшно раскалена.

– Что, зазяб, что ли? – выговорила Пелагея Михайловна.

– Нет, здесь тепло, а мне на дорогу надо разогреться, идти пора.

– Да, ступай, дело позднее, ночное. А Настеньки и не жди, бог весть когда приедет; с братцем в гости уехала. Ишь ныне времена какие пришли! Прежде Великим-то постом из церкви не выходили да постились-то душой и сердцем, а не животом. А у вас теперь какой пост? Едите только постное, а на уме-то Масленица. Я, голубчик, тоже не из каких богоугодниц, тоже грешная. Но ведь у вас-то подобия никакого не осталось – звери, а не человеки. Да, впрочем, что же я к тебе-то привязалась, ты ведь не питерский. Ты малый ничего, я тебя люблю, только молод ты очень, да и чина никакого нет. Когда еще ты в офицеры-то выйдешь? Поди, лет через восемь. Тогда Настенька совсем и старухой будет. Да! Уж об этом деле, скажу я тебе, – не знаю, как и ума приложить к нему.

Шепелев всегда, когда Пелагея Михайловна начинала разговаривать об его предполагаемой женитьбе, молчал как убитый, и это молчание красноречиво говорило опекунше, что и по его мнению свадьбе этой вряд ли состояться.

Пелагея Михайловна раз по десяти на день повторяла сама себе все то же рассуждение:

«Батька покойный под хмелем выдумал эту свадьбу; мать-покойница об этом и не помышляла, ей было, голубушке, не до дочерей; я бы этого не желала, хоть и добрый малый; сама Настя на него и не смотрит; он насчет женитьбы молчит всегда как удавленный, стало, тоже не хочет! А вот бы… Да! Дорого бы я дала за это!» – кончала свое рассуждение Пелагея Михайловна.

А то, что недоговаривала даже себе опекунша, – была ею недавно взлелеянная и все более укоренявшаяся в ее голове мечта выдать за сердечного и скромного молодого человека, вдобавок родовитого и родственника покойной Мавры Егоровны Шуваловой, которая для Гариной была истинная сановница, – выдать некрасивую, но добрую и хорошую девушку, ее любимицу Василька.

Пелагея Михайловна уже решила, что она бы в этом случае все свое большое состояние присоединила к ее приданому и этот ее милый Василечек стал бы страшнейший богач. Но она боялась, что ни Шепелев, ни другой кто – честный малый – на ней не женится; а кто женится, так из-за денег, а такого и даром не надо. Ветрогон и мот какой-нибудь будет, нечто вроде их родного «киргиза».

– А где они? – прервал Шепелев раздумывание Пелагеи Михайловны.

– Настенька с братцем?! У Гудовичевых. Там, вишь, Лизавета Романовна будет нынче. Так и любопытно Настеньке поглядеть ее. А чего и глядеть-то! Толстохарева, так что страсть. Во сто раз дурней моего Василька.

– А это кто такая? – выговорил Шепелев.

– Кто то ись?

– А эта… Лизавета, как вы сказываете? Даниловна.

– Лизавета-то Романовна?! – И Гарина рассмеялась. – Вишь, не знает! Ах ты, деревенщина! Неужто ты по сю пору о Лизавете Романовне ничего не слыхал? О Воронцовой?

– Ах, Воронцова! – воскликнул Шепелев. – Как же! Она ведь… – И молодой человек запнулся.

– Ну, то-то! Помалкивай! А то, не ровен час, брат, улетишь в Пелым. – И Пелагея Михайловна, помолчав, покачала головой и прибавила: – Да, мудреное дело. Как ни раскинь, все-таки удивительно выходит. Государыня этакая писаная красавица, про каких только в сказках описуется, а тут этакую себе выискать для любования. Хоть бы еще ту сестрицу, что за Дашкова сбыли недавно; тоже неказистая, нос-то, поди, что твой картофель, но все-таки лицом много благообразнее. А ведь у Лизаветы-то Романовны все лицо как с морозу опухше, да и сама-то вся расползлась. Вот вы, мужья, каковы! И много я в жизни видала: жена законная ангел и красота, а муженек-то прилипнет к бабе-яге какой или уроду. Вот я старая девица, мне за полста лет, а лицом я была не хуже сестрицы покойной княгини, и состояние мое было не меньше, когда нас батюшка разделил; а потом мое-то состояньице стало при порядливости и вдвое больше сестриного. А никогда я замуж не вышла. Ты как об этом, Дмитрий, посудишь? Почему я в девках сижу? Аль за мной ухаживателей не бывало?

Шепелев молчал, и Гарина прибавила: