Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Собака посмотрела на нее и затрусила неспешно к веранде, временами оглядываясь.

— Иди, иди! — потом Мише. — И ты пошли! И не хнычь!

Он послушно поднялся, сжал руки в кулаки, чтоб не текла кровь, чувствуя саднящую боль, стыд перед девочкой, страх перед собакой.

— Покажи руки. Ну, покажи, говорю…

Он показал разодранные проволокой ладони: кровь вперемешку с грязью. Они подошли к веранде. Кошка на верхней ступени поднялась и глядела на них, словно гадая, то ли уйти от греха подальше, чтоб не влетело под горячую руку, то ли остаться. Видимо, решила, что им не до нее, и снова села.

— Жди здесь, — командовала девочка. — Я сейчас… — Она нырнула в темноту веранды, стекла которой были полностью увиты вьюнком с потемневшими к концу лета листьями.

Вернулась девочка с кружкой, с пузырьком зеленки и комочком ваты. Вода из кружки плескалась на пол.

Девочка поливала ему на руки, он мыл, пересиливая себя, чтобы не охать от боли.

— Я пойду, — буркнул он, осторожно вытирая руки, когда она взялась за пузырек и вату.

— Давай, — не слушала его девочка. — И терпи! — Она взяла его руку своими теплыми пальцами и быстро провела ваткой по ссадине. Он сжался, стиснул зубы, вырвал руку и замотал ладонью.

— Терпи! Давай другую!

Сердце зашлось от боли.

— Расстегивай рубашку!

— Не, не! — мотал он головой, отступая. — Я пойду! — Двинулся он к забору, с ужасом увидел себя повисшим на проволоке без штанов и забыл о боли, показалось, что голова его запылала, словно он сунул ее в печку, в самый огонь.

— Ты куда? Сюда иди! — не стала настаивать девочка и провела его через веранду на улицу.

Он простучал пятками по ступеням и, не оглядываясь, помчался по переулку домой.

А через две недели, первого сентября, Миша увидел эту девочку в классе, где ему предстояло учиться, увидел и снова показалось, что голову его сунули в печку. Валя не обратила на него внимания, и он с облегчением решил, что не узнала. И все же долго гадал: узнала или нет. И невольно думал о ней, следил за ней. Одноклассники дразнили ее «красной козявочкой» из–за ярко–красного осеннего пальто. Когда кто–нибудь баловался с ней, толкал, дразнил, ему становилось грустно, он хмурился, замыкался.

Ранней весной, на масленицу, когда снег стал оседать под солнцем, темнеть, плавиться, а к вечеру под морозцем покрываться коркой, старшеклассники сделали круговую гору: врыли неподалеку от школы на лугу в землю торчком ось от телеги, надели на ось колесо, привязали длинную жердь одним концом к колесу, а другим к самодельным деревянным санкам. Они крутили колесо, упираясь в жердь, в палки, воткнутые в колесо. Санки летали по кругу с бешеной скоростью. Вечером, когда синели сумерки и морозец прихватывал снег, санки летали особенно легко и быстро. Парни по очереди ложились в них, ухватывались руками покрепче, чтоб не вывалиться подольше. Колесо с натугой начинало крутиться, жердь поскрипывала. Санки, шурша полозьями по прикатанному снегу, скользили все быстрей и быстрей. Снег мелькал перед глазами, несся под лежащего на санках. Чем выше скорость, тем мощнее страшная сила старалась вышвырнуть тебя из саней, отбросить в сторону. Никто не мог удержаться, все вылетали, кувыркались по снегу. Спорили, кто больше кругов выдержит. По вечерам собиралось много народу, приходили и взрослые. Смеялись, разговаривали. Но вот однажды санки раскатились особенно быстро, парень оказался цепким, никак не могли его сбросить, и когда стало казаться, что сани носятся по кругу, не касаясь снега, он вылетел, врезался в толпу, сбил с ног Валю. Она ударилась головой об лед, и ее увезли в больницу. С ужасом смотрел он, как несли ее к машине, дрожал от жалости и страха. Ночью не спал, плакал, бредил, представляя себя рыцарем в железных латах, в доспехах, на коне, видел, как он подскакивает к больнице и уносит ее с собой куда–то от какой–то неведомой ему силы, злой, угрожающей ей. Он зачитывался романами о рыцарях.

В школе она не появилась. Кто–то сказал, что она в больнице осталась. Ему представилось, что больше он ее никогда не увидит, что Валя умирает, и только он может ей помочь, что Валя ждет его. На перемене он сбежал с урока и помчался в больницу. Не помнится теперь, что он врал медсестре, умоляя, чтобы она пустила его на минуточку… Валя спала, лежала на подушке с таким бледным, осунувшимся, таким трогательно–жалким лицом, что он не выдержал, заплакал.

Он заплакал, а она открыла глаза, глядела на него долго, потом вздохнула огорченно:

— Какой ты хныкуша… Хнычешь, хнычешь…

И засмеялась. Засмеялся и он.

Нет, не после этого стали дразнить их женихом и невестой. О том, что он был в больнице, никто не узнал. Начали дразнить четыре года спустя, когда они, заканчивая восьмой класс, стали проводить вечера вместе. Жизнь текла: на глазах у него она становилась женственной, на глазах у нее он мужал, наливался силой.

Я не думал, просто вышло так, по судьбе, не по злобе…Не тобой рубашка вышита, чтоб я нравился тебе.