Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Закажем! — передразнил Андрей. — Мы вечно вспоминаем, когда приспичит! Нужно заранее все предусматривать… Молоко порошковое до сих пор не завезли. Почему? Никому не надо… За столом только вспоминаем! Рисовый гарнир всем давно надоел! Каждый день рис и рис. Нужно гречку, макароны, картошку заказывать…

— Заказывали, все заказывали! — рассердился Борис Иванович, но от доски не оторвался. — Привезут! Отстань… Прораб нашелся!

— Плохо заказывали, значит! — не отставал Андрей.

— Так его, так, Пионер. А то он совсем мух не давит, — как–то вяло пошутил Звягин и смешал фигуры на доске: — Сдаюсь…

— Давай еще одну? — предложил Ломакин.

Он выиграл у Звягина вторую партию подряд, что ни разу до сих пор не удавалось, и жаждал довести счет до разгромного.

Звягин помедлил, задумавшись, и молча стал расставлять фигуры. «Переживает!» — подумал Ломакин, усмехаясь про себя. Он не догадывался, что мысли Звягина далеко. Звягин машинально переставлял фигуры, думал не об игре, а о письме Кулдошина, изредка взглядывал на телогрейку, висевшую на самодельной вешалке у входа в палатку, решал, не прочитать ли письмо.

Из женской половины палатки доносились смех, говор, однообразное бренчание гитары да негромкое пение Матцева.

У беды глаза зеленые, не простят, не пощадят…С головой иду склоненною, виноват и прячу взгляд.

Звягин расставил фигуры, но вдруг поднялся, махнул рукой вяло: хватит, и лег на спину на свою постель, свесив ноги на пол. Кровать его стояла рядом с простыней, и голос Матцева хорошо был слышен.

В поле ласковое выйду я и заплачу над собой…Кто же боль такую выдумал?И зачем мне эта боль?

Звягин увидел свой дом с освещенными окнами на зимней улице, на окраине Тамбова. Улица быстро расстроилась до самого оврага. В овраге этом катаются на лыжах и санках ребятишки, катается с ними и десятилетний Юрка, сын. Звягин лежал, с каким–то грустным наслаждением ощущая тепло, доходившее до кровати от печки, смотрел, как на стене палатки играют блики от пламени, грусть его постепенно переходила в необыкновенное нежное чувство, и смутными, прекрасными видениями стали представляться ему картины из далекого детства, картины, которые много раз вспоминали они с Валей, вспоминали с нежностью к друг другу, с радостью, с благодарностью к судьбе…

Родители Звягина переехали в Тамбов в начале шестидесятых, когда ему было десять лет, переехали потому, что в деревне стало жить невмоготу. В то время Хрущев запретил держать домашний скот, власти отрезали у крестьян огороды, за работу платили гроши, на которые прожить было трудно, а кроме десятилетнего Миши в семье росли три девочки, и только одна из них старше мальчика. Брат отца жил в Тамбове. Он присмотрел полдомика на Комсомольской улице, крохотных полдомика: одна комната с печью да маленький коридорчик, зато был небольшой участок земли. Купили эти полдомика и переехали в Тамбов жарким летом. Улицы, Комсомольская и прилегающие к ней, были похожи на деревенские: деревянные домишки, частью дряхлые, покосившиеся, вросшие в землю, ухабистые улицы с пробитыми колесами машин колеями, неасфальтированные, поросшие бурьяном. Машины появлялись здесь редко. Тишина.

А по утрам кричали петухи.

Отец с матерью сразу устроились на работу на завод Ревтруд, он был неподалеку. Ребята оставались дома одни, четырнадцатилетняя сестра за хозяйку, присматривала за братом и сестрами, запрещала удаляться от дома. Юрка дня через три заскучал, потянуло осмотреть, исследовать городские улицы, переулки, манили свист, гудки паровозов, стук сцепляющихся вагонов с железнодорожной станции. Он познакомился с Вовкой, своим ровесником, жившим напротив, на другой стороне улицы в коричневом доме с белыми наличниками. Познакомились они возле колонки, куда Мишу сестра послала за водой. Вовка увидел его, свистнул и направился к нему через дорогу. Миша слушал, как струя воды бьет в дно ведра, бурлит, пенясь и шипя, и с напряжением и страхом косился в сторону приближающегося мальчика. Вовка шел неспешно, посвистывал, подняв верхнюю губу, виднелись его редкие острые зубы. Был он загорелый, с выгоревшими белыми волосами и бровями. Отец каждый день пугал Мишу местной шпаной, сразу поколотят, только отойди от дома. Хоть этот мальчик и не был похож на шпану, но все равно хотелось схватить незаполненное ведро и бегом домой.

Мальчик подошел, перестал свистеть и спросил, как у давнего знакомого.

— Ты чо, так и сидишь дома?

— Ага, — кивнул растерянно Миша.

— И охота тебе? Пошли на речку…

— Это куда?

— А, туда, — махнул рукой мальчик в ту сторону куда убегала Комсомольская улица, теряясь вдали казалось, у нее нет конца.

— Не-а, — качнул головой Миша, снимая наполнившееся ведро с крючка колонки.

— Мамки боишься? — спросил Вовка. Мише показалось, что спросил он ехидно.

— Не… Папа придет скоро, и мы пойдем вместе, — соврал он.