Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Нет, у них все было не так, как в песне, которую пел Матцев: день за днем накапливались счастливые мгновения. Их неожиданно оказалось столько, что, когда пришла пора воспоминаний, хватало на долгие вечера. Посторонний удивился бы, услышав их радостные возгласы, счастливый смех, когда они вспоминали какой–нибудь пустячный случай из юности: чему, мол, радуются, что здесь смешного? Удивился бы потому, что не знал, сколько красок, сколько душевных переживаний было связано с этим непримечательным случаем… А помнишь, как у нас лодка перевернулась возле соловьиного острова, и ты… А помнишь, как Николай Степаныч (учитель истории) говорил… А помнишь… И снова счастьем сжималось сердце, заново переживалось то, что было с ними.

И не ты со мною под руку из гостей идешь домой.И нельзя мне даже облаком плыть по небу за тобой.

В наше время мы не встретились, свадьбы сыграны давно…

Встретились, они встретились! Было у них все, что бывает в юную пору, были весны полуночные, росы, изумрудные от сияющей луны, соловьи в парке «Дружба» на берегу застывшей теплой Цны; прохлада, тишина, покой. Были, конечно, и недолгие размолвки, была и долгая, на два года, разлука после свадьбы, когда он служил в армии, был у них уже Юрка, сын, богатырь, родился почти пятикилограммовым. Многое было, от многого сладко щемило сердце. И все, что было с ним, было связано с Валей, с ней одной. И как страшно было думать, что все это может в один момент рухнуть, как страшно потерять! Вспоминались и дни счастья медового месяца, и нелегкие дни скитаний от одних родителей к другим. У Звягиных была только одна комната на большую семью: молодые спали за печкой на сундуке. И у Валиных родителей дом небольшой, а семья большая. Когда он вернулся из армии, решили купить дом, но цены даже на крошечные в Тамбове стали баснословными, а жили бедновато. Взялись строить. Выбили в горисполкоме участочек на окраине Тамбова, год готовились, другой строили, еще год достраивались: в долгах ходили, как в шелках.

И не видно было просвета. Покрутились пять лет, и решил он в Сибирь податься, на заработки. Лучше два года потерять, чем всю жизнь перебиваться, детей ущербными растить… Звягин лежал, смотрел, как играют блики огня на стене палатки, и представлял, как светятся в темноте зимнего вечера окна его дома, свет ложится на сугробы в саду, ветер прерывистыми струйками гонит снег через дорогу, посвистывает в голых ветках яблонь, а в доме жарко, горит свет, Валя после ужина моет посуду, в фартуке, со стянутыми резинкой на затылке волосами, они толстым хвостом ложатся на спину… А дети, что делают дети? Света, должно, ждет, когда покажут «Спокойной ночи, малыши!», и Юрка с ней у телевизора, если уроки сделал, и Валя не усадила его за книги. Как они тебя чувствуют? Не больны ли? Что их заботит? Что радует? Света за этот год подросла, забывать теперь его стала, исчезни он навсегда, должно, и не вспомнит: три годика ей было, когда он уезжал, теперь четыре. Правильно ли он сделал, что уехал? Может быть, все–таки взять отпуск, слетать, посмотреть, как живут, побыть с ними месяц? Отпуска здесь большие… Эх–хе–хе!… Нет, потерпеть надо, меньше года осталось… Звягин лежал, думал о своей семье, слушал песни ребят под ровное постукивание дизеля, которое хорошо было слышно в палатке.

Ночи, ночи раскаленныесон–травою шелестят.И беды глаза зеленые,

Неотступные, следят…

Павлушин тоже прислушивался к веселью в женском уголке, но не решался идти туда. Он старался не попадаться на глаза Анюте после того разговора, когда он брякнул о жене Владика. С Матцевым тоже с тех пор даже словом не перекинулся. Оба они валили деревья, только в разных концах просеки. Андрей представлял, как сидят теперь рядышком Владик с Анютой. Матцев поет, а Анюта думает, что поет он для нее, только для нее одной.

Топор Андрей насадил на ручку утром, перед работой, и отдал Наде, говоря:

— Попробуй–ка этим! Может, полегче будет! Если не понравится, возьмешь прежний…

35

Язва не отпускала Ломакина, а, наоборот, с каждым днем грызла, точила все злей. Уходила боль только после еды на час, на два, потом снова напоминала о себе. Борис Иванович чаще стал хмуриться, невесело глядели его глаза из–под длинных, седоватых, похожих на усы бровей. Ходил он ссутулясь, втянув живот, и все сильнее напоминал обиженного медведя. Основное время бригадир проводил среди обрубщиков сучьев, помогал Гончарову пикировать бревна к трелевщику, которые тот отвозил плотникам.