Петр Грушин

«Стенд для ее испытаний находился на краю здоровенного оврага. Здесь же находился наблюдательный пост, скорее даже наблюдательная шахта, уходившая на три этажа в глубь земли. К первому испытанию мы готовились несколько недель. И вот состоялся запуск. Смотрим на приборы, все прошло нормально, поздравляем друг друга. И поднимаемся по винтовой лестнице вверх. Смотрим, а только что отработавшей на „пять баллов“ двигательной установки нет. И вообще ничего нет: ни стенда, ни стапеля. Отсек, в котором стоял шар‑баллон, раскрылся как книжка. Что же оказалось? Когда проектировали конструкцию двигательной установки, то все сделали „по‑умному“. В ее состав включили бак горючего, бак окислителя, между ними шар‑баллон с редукторами, от которого шел воздух для наддува обоих баков. Для того чтобы после окончания работы в двигатель переставали поступать компоненты, в трубопроводах установили отсечные клапаны с пиропатронами. И вот когда двигатель отработал положенное время, были закрыты трубопроводы, включены клапаны на сброс давления из баков горючего и окислителя. А воздух из шар‑баллона продолжил поступать в баки. Дренажные отверстия, которые были в них сделаны, оказались малы, чтобы справиться с его количеством. В результате пары кислоты и горючего просочились через редуктор и соединились в шар‑баллоне. И он, естественно, взорвался.

На следующий день меня, поскольку я был ведущим по этим испытаниям, вызвали на предприятие, к Кутепову. У него в кабинете уже сидел представитель из „органов“. Мне далилист бумаги и сказали, чтобы я написал, кто виноват в том, что произошел взрыв. Тут меня почти взорвало, и я начал объяснять им техническую суть произошедшего, закончив тем, что они неправильно поставили вопрос и писать мне нечего. В то время уже можно было надеяться на то, что сразу не возьмут и не посадят…

Вскоре вопрос с испытаниями в Загорске был улажен техническими средствами, двигательная установка была доработана и испытана со всеми возможными вариациями. И летом нас отправили на полигон, где работы тоже было невпроворот. Но почему‑то от той поездки больше всего запомнился не какой‑то пуск или испытание, а один случай, скорее штрих к портрету Петра Дмитриевича. Летняя жара в Сары‑Шагане была ужасная. И вот однажды мы, впятером, усталые идем после работы на технической позиции, и нам встречается Петр Дмитриевич. Почти у его домика. Думаем, что он первым делом спросит нас о работе, а услышали от него:

– Ребята, вы обедали или не обедали?