Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

9 февраля вечером был фейерверк у князя Ф. Ю. Ромодановского; на фейерверк были приглашены иностранные представители. «С наступлением ночи, — пишет Корб, — господин цесарский посол, приглашенный от имени его царского величества полковником бароном фон Блюмберг, отправился вместе с остальными представителями в загородный дом князя Ромодановского, чтобы присутствовать при зрелище искусственных огней. Первый представлял три короны с надписью: „да здравствуют!“, второй — двойное сердце с надписью: „да здравствует!“, третий также двойное сердце, но без надписи». Присутствие Петра на фейерверке, конечно, подразумевается, хотя Корб прямо о нем не упоминает. 11 февраля началось другое большое и шумное трехдневное торжество: шутовское освящение оконченного постройкой дворца Лефорта в Иноземской слободе. Торжество совершалось при участии всепьянейшего собора. «Мнимый патриарх[1014]

, — пишет Корб, — со всей толпой своего веселого клира освятил с торжественным празднеством в честь Вакха дворец, выстроенный на царский счет, который покамест обыкновенно именуется Лефортовым; шествие в этот дворец направилось из дома полковника Лима. Что патриарх присвоил себе именно этот почетный сан, свидетельствовали его одеяния, подобающие первосвященнику. На его митре красовался Вакх, своей полной наготой напоминавший глазам о распутстве; украшениями посоха служили Купидон и Венера, так что сряду[1015]

было известно, какое стадо у этого пастыря. За ним следовали толпой остальные поклонники Вакха. Одни несли большие чаши, наполненные вином, другие — мед, третьи — пиво и водку, верх славы пламенного Вакха. Так как в силу зимней стужи они не могли увенчать чело свое лаврами, то несли чаши, наполненные высушенным на воздухе табаком. Зажегши его, они обошли все углы дворца, испуская из дымящихся уст весьма приятный запах и угодное Вакху курение. Положив поперек одна на другую две трубки, привычкой втягивать дым из которых тешится даже самое небогатое воображение, комедийный архижрец совершал торжество освящения. Кто поверит, что составленный таким образом крест, драгоценнейший символ нашего искупления, являлся предметом посмешища?»[1016]

Этот Лефортов дворец в Иноземской слободе был выстроен и украшен в западноевропейском вкусе. Вот как описывает его сам Лефорт в одном из писем в Женеву: «В нем большая зала, о которой говорят, что она замечательно омеблирована; затем четыре комнаты не менее прекрасные, различно украшенные. Одна обита золоченой кожей и снабжена драгоценными шкапами; во второй находятся редкостные произведения Китая; третья обтянута желтым дамаском, и в ней находится постель в три локтя высоты с розово-красными занавесями; четвертая комната, которую его царское величество пожелал украсить сверху донизу морскими картинами… Кроме того, есть еще 10 комнат, из которых четыре еще ожидают своего богатого украшения. Невозможно все приготовить столь скоро». Здание имело вид удлиненного четырехугольника: «К нему прилегал обширный сад. Вокруг здания поставлены были пушки, из которых производилась пальба во время празднеств»[1017]

.

На следующий день, 12 февраля, продолжает Корб, «вельможи московские и иностранные представители явились по приглашению от имени его царского величества в новый дворец, освященный вчерашними церемониями в честь Вакха, к богатому царственному столу на роскошный двухдневный пир. Князь Шереметев, выставляющий себя мальтийским рыцарем, явился с изображением креста на груди; нося иноземную одежду, он очень удачно подражал и иноземным обычаям, в силу чего был в особой милости и почете у царя. Этим последним он навел на себя ненависть бояр, опасавшихся, что, пользуясь царским благоволением, он поднимется на высшую ступень могущества. Человеческой природе врождено взирать завистливым оком на только что приобревших себе счастье, и они особенно стараются положить предел фортуне тех лиц, у кого она достигает апогея. Царь, заметив, что некоторые из его офицеров, стремясь к новизне, носят очень просторное платье, отрезал у них слишком широкие рукава, заметив: „Это — помеха, везде надо ждать какого-нибудь приключения; то разобьешь стекло, то по небрежности попадешь в похлебку; а из этого можешь сшить себе сапоги“»[1018]. Корб верно отметил факт, но неправильно понял его значение. Не стремление к новизне преследовал царь, обрезая длинное платье, а, наоборот, вооружался против преданности старине, выражавшейся в привязанности к старинной русской долгополой и долгорукавой одежде. 12 февраля 1699 г. был, кажется, первый случай, когда Петр стал обрезывать длинное русское платье, — в августе 1698 г. дело касалось только бород.