Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Мы уже знаем по помете на первой записке о приемной аудиенции, что не все на деле происходило так, как изложено было в записке; поэтому можем думать, что и прощальная аудиенция не совсем произошла по записке. Колымага была действительно о шести лошадях: это был ведь один из пунктов в переговорах с бранденбургским посланником. Но затем заметны отклонения. Во-первых, церемониальная записка не предусмотрела на той же самой аудиенции представления царю Принценом своего преемника Задоры-Кесельского, бывшего маршалком в свите посланника. Задора-Кесельский был назначен бранденбургским резидентом в Москве и здесь же, на прощальной аудиенции Принцена, вручил царю верительную грамоту[1030]

. «В то же время и при тех же обстоятельствах, — говорит Корб, описывая аудиенцию, — господин де Задора-Кесельский, доселе маршалок посольства, был утвержден и принят в качестве резидента, заменив собою посла». Затем другое отклонение от записки было, надо думать, в том, что едва ли царь принимал посланника сидя, как говорилось в записке. Мы уже ранее его на таких аудиенциях наблюдали, именно на приемных аудиенциях и цесарского посла, и того же Принцена, и каждый раз он держался стоя; надо полагать, что такова была его манера, которой он едва ли изменил и в настоящем случае. Наконец, не совпадают с действительностью и слова записки о пожаловании Принцена «в стола место» ествами и питьями и об отпуске его на подворье; на самом деле посланник не был отпущен на подворье, но сейчас же после аудиенции приглашен к обеду. «На этот обед, — пишет Корб, — устроенный с большой роскошью, собрались послы иностранных государей и первые из бояр. По окончании пиршества думный Моисевич (H. M. Зотов), изображавший из себя по воле царя патриарха, начал предлагать пить за здравие. Пьющему надлежало, преклонив смехотворно колена, чтить лицедея церковного сана и испрашивать у него благодать благословения, которое тот даровал двумя табачными трубками, сложенными наподобие креста. От этого уклонился тайно только тот посол, который не одобрял этих шуток, свято чтя древнейшую христианскую религию (цесарский посол Гвариент). Тот же патриарх в своем пастырском одеянии и с посохом соблаговолил открыть начало танцев. Комнату, соседнюю со столовой, где веселились гости, вторично заняли царевич и принцесса Наталия и смотрели оттуда на танцы и все шумные забавы, раздвинув немного занавеси, пышно украшавшие комнату. Пирующие могли видеть их только в щелку. К врожденной красоте царевича удивительно шли благопристойная иноземная одежда и красивый белокурый парик. Наталию окружали избранные женщины. Этот день сильно ослабил суровость обычаев русских, которые не допускали доселе женский пол на общественные собрания и веселые пиршества; теперь же некоторым позволено было принять участие не только в пиршествах, но и в последовавших затем танцах. Царь собирался отправиться этой ночью в Воронеж, поэтому он простился с Карловичем, собиравшимся возвратиться в Польшу, к своему королю. Царь осыпал Карловича многими ласками, возбудившими зависть к нему, и в заключение поцеловал его, говоря, чтобы он передал этот поцелуй королю, как нагляднейший залог вечной любви. Вместе с тем он подарил Карловичу свое изображение, украшенное многими весьма ценными алмазами. Это было следствием царского благоволения, которое снискал себе Карлович»

[1031]

.

Весьма вероятно, что при этом послании было вручено Карловичу следующее собственноручное письмо царя к польскому королю: «Мой господине i брате любезнейшиі [і друже істинною, а не политикою]! Вашь добровѣрныі, i по васъ намъ, генералъ Карловичь, по бытиі здѣшьнемъ, къ вамъ отпушьщенъ, с которым нѣчьто съловѣсно наказали къ вамъ, и чаемъ, что вы ізволите сие за благо принять, понеже не безъ ползы і істинна суть. За симъ желаемъ отъ Господа Бога вамъ вьсякого во въсемъ блага. Вашь охотныі любви i воли исполнитель Piter»[1032].

Цесарский посол Гвариент на этом пиру обратился к царю с ходатайством о выпуске за границу некоего полковника-иноземца Дюита с семьей. «Это был беспримерный случай отпуска, — замечает по этому поводу Корб, — так как не только сам полковник, но и дочь его крестились в русскую веру. Наконец, — заканчивает свой рассказ Корб, — царь простился со всеми и, несколько смущенный известием о заключении мира союзниками, отправился в путь среди звуков труб и музыки и приветственной пушечной пальбы»[1033]. Весть о заключении мира долетела до Москвы еще гораздо ранее. Но теперь, очевидно, получены были какие-либо новые подтверждающие первый слух известия. С ними царь и выехал в Воронеж.