Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

В пользу своих притязаний Возницын привел целый ряд доказательств: по прибытии в Буду польский посол посетил его первым, а потом уже он, Возницын, отдал ему визит; когда прежде бывали съезды польских послов с царскими, то польские послы отдавали честь царским, и самые съезды происходили на царской земле в расстоянии с милю от польской границы; польский посланник в Вене ксендз Гамалинский первый и притом дважды был у него, Возницына, и затем уже он отдал ему визит; наконец, Возницын привел и еще соображение, уже другого порядка: царь всеми силами оказывал вспоможение союзникам в исполнении договора. Но австрийцы, вероятно, с целью предупредить последствия, которые должны были неизбежно выйти из этих притязаний на первенство, высказали совсем иную точку зрения: чертеж, который московский посол видел у графа Эттингена, уже отставлен; в Карловице отведено пространство общее для всех, каждый может занимать себе место, какое ему полюбится; где кто себе место займет, то его и будет. Им, цесарцам, взять на себя обязанность разводить и назначать места — дело непристойное, да и земля, на которой будет происходить конгресс, не цесарская и не турская, а нейтральная: «Якобы подутратная, ни к той, ни к другой стране до постановления мирного не прилежит»[1262]

.

Образ мыслей, высказанный Возницыным австрийцам по вопросу о порядке мест, не мог остаться тайной для польского посла. 10 октября у него был по его приглашению доктор Посников, объявивший ему полученные накануне из Москвы сведения о победе русских войск над турками при Гарсланкермене (на низовьях Днепра). Пан Малаховский, поблагодарив за известие, перешел затем к сюжету, для обсуждения которого он и пригласил Посникова, — о местах на конгрессе: «Слышал-де он от некоторых людей о заседании на предбудущей комиссии мест, и в том-де с его милостью, господином московским послом, хощет быть не низшим, не высшим, но в равенстве». Человек, видимо, увлекающийся, пан Станислав на этом не удержался и в дальнейшем разговоре перешел к сравнительной оценке достоинства польского короля и московского государя, приводя некоторые исторические справки: «И короля своего выхвалял, а царского величества фамилию якобы понижал и говорил, что князь московский — великий дукатский князь (герцог), а царем писатися начал царь Иоанн Васильевич, и корона его не такая, яко у протчих монархов и королей — и иная речения уразительная вырекл. И дохтур, колико мог, в том ему ответ чинил, и те его слова, пришед от него, великому послу донес». Нетрудно себе представить, с какими чувствами выслушал доклад доктора Возницын. Когда затем в тот же день, согласно с требованиями этикета, явились дворяне от Малаховского с благодарностью за присылку Посникова, Возницын через ниx просил польского посла прислать секретаря, «с которым он имеет разговориться и ответ учинить на некоторые посольские непристойные и уразные (обидные) слова», и, отпустив их, принялся выписывать из прежних русско-польских договоров, «как они, великие государи, имеют себя писати равенственною честью и прочая». А когда вновь явились дворяне от пана Малаховского, то он, Возницын, этим дворянам «его посольские досады словесные выговаривал», припомнив и прежнюю «письменную досаду», именно что в королевской грамоте к цесарю, привезенной ксендзом Гамалинским, московский государь титуловался только великим князем — «и с той грамоты показывал им список и особу царского величества выводил пространно, что он есть великий государь, помазанец Божий и царь, и цесарю и прочим монархам брат и описует себя так же… И может, что он, господин воевода познанский, договоров вечного миру, каковы учинены у великого государя, у его царского величества, с королевским, не читал, или чел, да не памятует, и чтоб таких речений впредь он, посол, не плодил». Малаховский, может быть, почувствовав, что зашел слишком далеко, присылал своих дворян в этот день в третий раз с извинениями, «с великим унижением, бутто то он говорил, не уражая и не понижая чести царского величества, но в разговор; и просил во всем прощения… заклиная себя Богом, что-де говорено с дохтуром для дискурсу, a нe к уразе», чтобы великий посол все то ему оставил и был с ним «в приятстве», как им обоим их государями указано быть между собой в дружбе и в любви. Говоря это, дворяне великому послу «гораздо кланялись». Возницын на эти извинения ответил, что если его милость, воевода познанский, «такие слова изнес не к уразе и поразумевая не к умалению его царского величества превысокой чести, на дишкурсе, то мочно оставить. А хотя б и ни с каким поразумением то говорил, и того не достоит про великих монархов говорить. И зело пространно тем дворяном выговаривал», упрекая польского посла непрямо, «но под закрытием», т. е.