Петр III

Последнюю фразу можно интерпретировать двояко: как действительно смертельно опасную болезнь, нависшую над Петром Федоровичем, и как подготовку сознания императрицы к скорой кончине узника.

Другое донесение написано в такой же враждебной тональности, как и первое, но с тем отличием: что оно начинается описанием ожидания смерти Петра: «…не знаю, што теперь начать, боясь гнева от вашего величеств, штоб вы чево на нас неистового подумать не изволили, и чтоб мы не были причиною смерти злодея вашего и всей Роси также и закона нашего, а теперь и тот приставленный к нему для услуги лакей Маслов, и он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чем уже и вся команда знает и молит Бога, чтоб он скорея с наших рук убрался».

Тональность обеих записок, употребление таких терминов, как «урод наш», «злодей ваш и все Роси» и горячее желание, чтобы он «скорее с наших рук убрался», свидетельствуют, во-первых, о том, что так отзываться об узнике мог только такой автор записок, который был уверен, что его оценки и желания вполне разделяет получатель записок, то есть Екатерина; во-вторых, желание, чтобы узник «поскорее — с наших рук убрался», свидетельствует о готовности стороживших его лиц помочь ему отправиться на тот свет. Можно даже предположить, что приведенные выше слова, а также сокровенные желания заговорщиков, в особенности братьев Орловых, часто употреблялись ими в присутствии Екатерины при ее молчаливом согласии с ними.

Курьер с извещением Алексея Орлова о болезни Петра прибыл в Петербург только 1 июля. Он передал просьбу больного, чтобы в Ропшу приехал его лечащий врач голландец Людерс. Врач отказался отправиться в Ропшу, справедливо опасаясь того, что ему придется постоянно находиться при узнике в Ропше или в других местах заточения. Людерс ограничился тем, что выслушал симптомы болезни пациента, нашел их не опасными для жизни и выписал лекарство.

2 июня Екатерина велела удовлетворять все просьбы супруга, за исключением доставки в Ропшу фаворитки Воронцовой. Впрочем, в письме к Понятовскому она писала: «Он имел все, что хотел, кроме свободы». Неясно, однако, прибыли ли в Ропшу обер-камергер Тимлер, арап Нарцисс, скрипка и собака мопс, а если и прибыли, то узник более в них не нуждался. Известно лишь, что императрица велела Людерсу выехать в Ропшу «как только возможно скорее», но он отправился к месту назначения только 3 июля, «в скверном русском экипаже» и обнаружил ухудшение состояния больного; на другой день в Ропшу прибыл еще один доктор хирург Паульсен, причем не с лекарствами, а хирургическими инструментами, используемыми при вскрытии тела покойного. О том, что происходило в субботний день, 5 июля, свидетельств не сохранилось, но на следующий день, 6 июля, Екатерине во время обеда курьер вручал последнюю записку из Ропши.

Екатерина, получив письмо, отправилась в кабинет, чтобы его прочесть, и вскоре возвратилась, села за стол и как ни в чем не бывало продолжала разговор. Приведем полностью содержание послания Алексея Орлова: «Матушка милосердная государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилося: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка, готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, совершилась беда. (Мы были пьяны и он тоже.) Он поспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или накажи скорее окончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души на век».

О существовании трех писем Екатерина нигде не упоминала и хранила их в шкатулке, видимо, преследуя цель подтвердить свою непричастность к убийству супруга, игнорируя при этом, что само по себе сокрытие цареубийства почти равнозначно соучастию в нем. Заявление Алексея Орлова о том, что убийство было следствием случайно возникшего спора, а не заранее спланированной акции, тоже является ложным. Ложным является и раскаяние убийц. Вспомним, что в первых двух письмах Алексей Орлов величал Петра Федоровича «уродом» и «злодеем». Здесь просматривается желание автора отклонить подозрение в причастности Екатерины к цареубийству — совершившие его сознают всю тяжесть преступления: убит не просто смертный, а государь.

Худ. Виргилиус Эриксен. Портрет графа Алексея Григориевича Орлова-Чесменского. Между 1770 и 1783 гг.

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург