Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

Говоря о массовой поддержке революции, необходимо еще раз отметить феномен «социалистического» фундаментализма. В нем очень сильно проявилось автоматическое начало. Поддержка переворота – это и элемент политического поведения, кодированного, определенного принадлежностью к той или иной группе. В данном случае массы реагировали не на революцию, а на сигналы к групповым действиям. Здесь заметно и подсознательное стремление к кастовости, выделению себя в особое сословие. Все «чужое» вызывает уже быстрое, слабо мотивированное отторжение. Многие «революционные» поступки 1917 года – это реакция не только на революцию, но скорее на действия тех, кто ее осудил, – а ими и были по преимуществу «чужие».

Отмеченные выше элементы общественной психологии явственно обнаружились во время споров об однородном социалистическом правительстве. Требование «объединить демократию» широко распространилось в начале ноября[816]

. Оно было выражено послефевральским языком, еще привычным для политизированных горожан. Примечательны, однако, те мотивы, по которым эта идея вызывала сомнения или отвергалась. Здесь и обычное указание на голос масс, и ожидание саботажа со стороны «союзников», и боязнь объединения с «контрреволюционерами», и, наконец, убежденность, что Советы – выразитель воли всего народа и потому объединяться не с кем и не для чего. Но тут же можно обнаружить и уже очень знакомое. Читаем протокол заседания 2-го Городского РК РСДРП(б) 4 ноября 1917 г.: «Тов. Крутов предлагает объявить все партии, кроме больш[евиков], вне закона и ни на какие соглашения с другими социалист[ическими] партиями не идти. Товарищ предлагает беспощадную борьбу со всеми партиями… В заключение тов[арищ] повторяет, что никаких соглашений не должно быть»[817]. И этот максималист не был одинок. «На местах обижаются на переговоры с меньшевиками и эсерами», – сообщал представитель Петербургского района на заседании ПК РСДРП(б) 29 октября 1917 года[818]

.

Прощание с революцией

Послеоктябрьское напряжение в городе быстро спало. Даже выборы в Учредительное собрание не вызывали того политического отклика, на который рассчитывала оппозиция. Общая апатия ощущалась всюду. «В массах громадный абсентеизм, полное равнодушие. Те, которые голосовали за нас, голосовать вовсе не будут. Многие уничтожают избирательные бюллетени», – говорит большевик М. Горелик на заседании ПК РСДРП(б) 8 ноября 1917 г.[819]

. Ему резко возражали, но даже В. Володарский был вынужден здесь же признать: «Всякий, кто присматривается к нашей революции, поражается слишком малым творчеством пролетарских масс»[820]. Накануне выборов по городу передавались слухи, очень примечательные для того времени, – о возможных насилиях над избирателями, о том, что вечером отключат ток и бюллетени будут подменены и т. д. Нервозность вызывали и слухи о предстоящем выпуске новых денег. В день выборов не было ни шумных митингов, ни демонстраций, многие улицы казались пустыми.

В середине ноября А. Луначарский попытался собрать интеллигентов, готовых сотрудничать с большевиками, – на встречу пришло лишь несколько человек[821]

. Событием стало другое – демонстрация к Таврическому дворцу 28 ноября. В этот день предполагалось открыть Учредительное собрание – его и стремились поддержать. Учредительное собрание еще никто не разгонял, но примечателен язык и стиль того письма, в котором «рабочие новоснарядной мастерской» Обуховского завода опровергали слухи о своем участии в шествии. Демонстрацию они (а скорее, скрывшийся за ними профсоюзный активист) оценили как «поклонение приспешникам контрреволюционной шайки корнило-калединской закваски и компании»[822]. Авторы письма буквально захлебываются в ругательствах по адресу инакомыслящих: «…небольшие кучки торговцев, спекулянтов, мироедов и всей честолюбивой сволочи», «…гнусные вожди контрреволюционной шайки», «…сатрапы, ловко скрывшиеся под ширмой Учредительного Собрания»[823].