В течение 1920 г. ячейки РКП(б) организовались в некоторых высших учебных заведениях Петрограда, но они были малочисленны и включали главным образом рабочих, технических служащих и обслуживающий персонал[1207]
. Осенью 1920 г. Петроградский комитет РКП(б) вынужден был отметить, что влияние партийных ячеек на местах совершенно не чувствовалось. Он решил усилить их деятельность и выделил специального организатора для работы в вузах, А.М. Аменецкого, который возглавил бюро студентов-коммунистов из пяти членов. Бюро руководило городским клубом студентов-коммунистов, в котором вели занятия два марксистских кружка, привлекавшие до 100 слушателей. К началу 1921 г. в 25 высших учебных заведениях Петрограда с количеством учащихся около 20 тыс. имелось 20 ячеек РКП(б), в которых состоял 281 человек. Из этого количества 150 чел. входили в партийные организации рабочих факультетов. А.М. Аменецкий писал, что во многих вузах на выборах в академические органы управления «студенческая масса не поддерживает списков коммунистов. Наименьшая связь коллектива с студенческой массой в Петроградском университете… Последняя общестуденческая сходка весьма собою напоминала улицу времен Керенского, где страсти разгорались весьма сильно»[1208].Оплотом новой высшей школы становились петроградские рабочие факультеты. Они готовили рабочую молодежь, направленную по путевкам профсоюзов и др. организаций, по общеобразовательной программе к поступлению в вуз. Первый рабфак в городе был открыт 8 декабря 1919 г. при Петроградском университете на Васильевском острове, а в январе 1920 г. открылось Смольнинское отделение рабфака. Число рабфаковцев непрерывно росло и к концу 1920 г. достигло более 860 человек. Осенью того же года открылся еще один рабфак при Политехническом институте[1209]
. Именно здесь, на рабфаках, ковались кадры будущих специалистов, «воспитанных коммунистически». Не новой советской интеллигенции, как их стали именовать позднее, ибо новому индустриализирующемуся обществу не нужна была рыхлая, рефлектирующая «интеллигенция литературы». Оно нуждалось в преданных специалистах, может быть, и пишущих с грамматическими ошибками, но зато освоивших физику, химию и сопромат; пусть не слишком разбирающихся в литературе и истории страны, но зато умеющих цитировать материал по истории партии, диамату и политэкономии. Руководство Наркомпроса подчеркивало, что рабфаки есть органическая часть вузов и в то же время являются по отношению к ним «силой внешней, вышедшей из революционного переворота», представляющей «фундамент новой социалистической высшей школы»[1210].Монополия слова и мысли
«Печать и торговля произведениями печати свободны. Применение к ним административных взысканий не применяется», – так гласил первый революционный закон о печати, принятый Временным правительством 27 апреля 1917 г.[1211]
Приход к власти большевиков означал не только возврат к временам цензуры, но и ужесточение ее, а затем и полный запрет как оппозиционной, так и всей прочей небольшевистской печати. Подавление свободы слова было естественным следствием веры большевиков в исключительность своей миссии и нетерпимого отношения к чужому мнению. Эмма Голдман писала, что однажды стала свидетелем того, как в 1920 г. на заседании Петроградского Совета попросил слова меньшевик. Зал тут же взорвался оскорбительными выкриками и шумом, не дав и слова сказать оратору. Когда Голдман заговорила об этом с членом Исполкома Петросовета С.С. Зориным, он усмехнулся: «Свобода слова – это буржуазный предрассудок, в революционный период свободы слова не должно быть». Эти слова эхом повторяли высказывания В.И. Ленина, с которым Э. Голдман встретилась чуть позже[1212]
.Характерно, как быстро поменялись установки Ленина по этому вопросу после захвата власти. Сразу после вооруженного переворота в Петрограде, утром 28 октября 1917 г., он спросил Ф.Ф. Раскольникова: «Какие меры вы приняли бы по отношению к буржуазной печати?» Застигнутый врасплох Раскольников стал отвечать в духе одной из последних статей Ленина: необходимо, мол, подсчитать запасы бумаги и затем распределить ее между газетами разных направлений пропорционально количеству их сторонников, но по выражению лица собеседника понял, что говорит не то. «Тогда я не учел, – заметил позднее Раскольников, – что это была мера, предлагавшаяся во время режима Керенского и теперь, после революции, уже устаревшая»[1213]
.