Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

Возможности этого языка в воздействии на толпу дали повод одному из иерархов Русской Православной Церкви заявить в январе 1918 г. на церковном соборе: «Проповедь ясная, короткая, как лозунги большевиков, вот что нужно народу»[1257]. Этот новый язык был следствием и одновременно стимулом формирования определенного строя сознания, основанного на представлениях об исконной классовой биполярности общества, борьбе добра со злом, неизбежной победе добра и достижении всеобщего счастья – почти религиозного образа мышления, стремящегося в борьбе с существующим в мире злом достичь райских вершин. Страстное, необузданное стремление ввысь никак не могло удовлетвориться рассудочным, «филистерским» языком прозы. «Наш предреволюционный, явно окостеневший, канцелярский и либерально-газетный язык… уже обогатился в значительной мере новыми словесно-изобразительными средствами, новыми, гораздо более точными и динамичными выражениями», – писал один из лучших партийных ораторов Л.Д. Троцкий

[1258].

Однако одновременно с эмоциональным насыщением митингового языка происходила его примитивизация. Сначала пропагандисты, ориентируясь на уровень масс, максимально упрощали форму и сущность толкуемых ими понятий, а затем, когда некоторые представители этих масс стали носителями нового языка, упрощенные штампы начали сочетаться с элементами простонародной лексики, литературной малограмотностью и попытками украсить речь «учеными» иностранными словами. «Нередко, – отмечал Л.Д. Троцкий, – прекрасные рабочие ораторы говорят: константировать, инциндент, инстикт, легулировать…»[1259]

Этот безграмотный язык героев М.М. Зощенко превратился в обычный жаргон рядовых партийных агитаторов, выросших из «пролетарских низов».

Хотя агитационно-пропагандистское воздействие на массы имело важнейшее значение для овладения политической ситуацией, оно все же не являлось универсальным ключом к душам людей, которым можно было бы пользоваться долговременно и безотказно. Когда соотнесение лозунгов и обещаний с реальностью все более и более свидетельствовало об их кричащем несоответствии, магия слов теряла свою силу. Действенность большевистской пропаганды становилась все слабее по мере ухудшения материального положения петроградцев, усиления голода, разрушения остатков производства и вообще экономики города. Глухой ропот среди основной части рабочих и обывательских слоев уже к весне 1919 г. начал перерастать в забастовки и волнения. Обещания, которые большевики щедро раздавали в 1917 г.: мир – народам, фабрики – рабочим, земля – крестьянам и т. п., обернулись на деле жестокой Гражданской войной, экономическим и политическим принуждением, голодом, репрессиями, разрухой. Все это вызывало разочарование, переходившее в озлобление, той самой «массы», к которой апеллировали и которую так горячо призывали к «сознательности» большевистские агитаторы. «На официальных митингах все бродят какие-то искры, – писала З.Н. Гиппиус о настроениях рабочих весной 1919 г., – и порою достаточно одному взглянуть исподлобья, проворчать: „Надоело уже все это…“, чтобы заволновалось собрание, чтобы занадрывались одни ораторы, чтобы побежали другие черным ходом к своим автомобилям».[1260]

Подобные настроения стали всеобщим явлением к концу 1920 г. Если в октябре 1917 г. призывы к сокрушению «старой власти» находили живой отклик у пролетарской массы, озлобленной войной и материальными лишениями, то теперь положение изменилось: по-прежнему недовольные массы плохо воспринимали уверения в том, что они являются правящим классом, речи по поводу заботы социалистического государства о трудящихся, о наступлении счастливого будущего. Вектор недовольства поменял направление. Его объектом стала теперь новая власть, от которой население требовало улучшения своего экономического положения. С началом 1921 г. бурные стихийные митинги и волнения рабочих, «волынки» на заводах стали обычным явлением. Уже никакая агитация и пропаганда не в состоянии была переубедить население Петрограда, у которого жизненные тяготы и лишения изрядно ослабили «революционный порыв» октября 1917 г. Этот кризис знаменовал собой конец периода так называемого «военного коммунизма».

Искусство улиц и площадей

Февральская революция 1917 г. породила новые формы искусства, которые непосредственно внедрились в стихию общественной жизни. Они использовали круг символов, ассоциирующийся иногда с искусством Великой Французской революции, а в некоторых случаях свидетельствующий о поиске новых революционных образов. Наиболее массовыми формами этого творчества стали лозунги, знаки, плакаты, знамена и т. п. атрибуты празднеств и других революционных ритуалов.