Петрусь Потупа

Тишину церкви нарушал треск горящих свечей да шелест перелистываемых Петрусём страниц.

Напрасно пытались скрыть охватившее их волнение Степан и Катерина. Смущённо оглядывались они на прихожан.

Петрусь чувствовал себя легко. Наконец его остановил дьячок. Мальчик дождался конца службы и вышел из церкви одним из последних. Катерина и Степан давно ушли вперёд.

Ночь выдалась морозная, светлая. Снежные кристаллики мерцали в серебряных лучах месяца. Было так тихо, что скрип снега под ногами далеко разносился в воздухе. Петрусь шёл домой не торопясь.

Хотелось ещё раз пережить своё торжество наедине.

Уже перейдя церковную площадь, Петрусь неожиданно столкнулся со старостой.

— Постой-ка, хлопче! — окликнул он мальчика.

«Что ему от меня нужно?» — с тревогой подумал мальчик, останавливаясь невдалеке.

— Ты вот что: подойди поближе…

Петрусь недоверчиво приблизился. Староста с быстротой, которой трудно было ожидать от этого грузного человека, схватил мальчика за ухо.

— Смеяться над головой задумал? Дурнем прикинулся? — хрипел он, туго выкручивая Петрусю ухо.

— Дяде-е-енька, за что? — взвыл Петрусь.

— Прикидываешься, вражий сын, голодранец! В пастухи отдам, до пана!

Не помня себя от боли и обиды, Петрусь, изловчившись, впился зубами в волосатую руку старосты. Глухо крякнув, тот отпустил ухо мальчика, но тут же влепил ему затрещину, от которой Петрусь отлетел на несколько шагов в сторону.

— Волчонок!.. — донеслось до него, когда он уже во весь опор мчался по деревенской улице.

У самой хаты своей он остановился, чтобы перевести дыхание. Как ни странно, никакого страха Петрусь не испытывал. Он был даже доволен собой.

— Что с тобой? — удивилась Катерина, взглянув на возбуждённого сына.

— Батько, маты, слушайте!

И, передохнув, Петрусь стал рассказывать…

Степан внимательно слушал, и лицо его, сперва мрачное, постепенно прояснялось. Он любовно смотрел на сына, и глаза его весело сверкали.

— Как же ты его, сынку: прямо-таки зубами и вцепился? Ох, и дитына у меня, палец в рот не клади!.. — смеялся Степан. — Хотел над нами посмеяться, да, видно, сам же в дурни пошился…

— Тату, что мы ему сделали?

Ничего не сделали, сынку. Бедные мы, вот и вся наша вина.

А Катерина шептала:

— Господи, отведи от нас его руку!

Но староста не забыл угрозу: весной Петрусь был отдан в панские пастухи.

5

В ПАСТУХАХ

Полдень. Знойная тишь повисла над бескрайным лугом. От земли струится душный, горячий воздух. Кажется, что это колеблются бесцветные языки пламени. В зелени берегов серебристой лентой сверкает река, а поперёк её зеркальной глади медленно плывут с одного берега на другой выпуклые облака.

У отмели сгрудилось стадо коров. Одни из них забрались в воду, другие развалились на берегу. Полузакрыв глаза, они сонно жуют жвачку, обмахиваясь хвостами, и кивают головами, словно кланяясь.

А вот и пастухи, поодаль от стада. Их группа выделяется белым пятном.

Вся природа охвачена истомой, но мальчики не чувствуют этого — лица напряжённы.

Старший, шестнадцатилетний Василь, рассказывает, остальные пастухи слушают. Петрусь лежит в стороне и что-то палочкой чертит на земле. Василь часто на него поглядывает, словно ему важно его внимание.

— А дальше пошло… — тянет Василь. — Дядько Барило как кинется грести до берега, а водяной обхватил руками чёлн и не пускает. Тут Барило понатужился так, что очи вылезли, как у жабы. Вырвался-таки. Подплывает до берега, глянул, а рыбы нема — водяной утянул, да ещё разом с садком!.. Вылез он из челна, снял шапку. «Крый меня, боже!» — шепчет. А тут он сам и выплывает.

— Кто?

— Водяной.

Белоголовый Мирон испуганно оглядывается. Лаврик подтягивает ноги, словно ему холодно. Один Петрусь остаётся спокоен, хотя слушает с любопытством.

— Вылез он вон из той гущи…

Глаза пастухов следят за рукой товарища и словно впервые видят широкий раструб реки, где на середине горстями снега белеют лилии.

Между ними плавают зелёные блины листьев, торчат жёлтые головки кувшинок. Заслоняя горизонт, прямо из воды поднимается стена тростника. Отсюда, всколыхнув тишину, нет-нет да и выпорхнет стая уток, а то вылетит и жалобно заплачет чайка. Но сейчас всё было тихо, лишь сорванным бурей листком под облаком кружил ястреб.

— …А тут голова раскидала листья и поднялась, — продолжал Василь уже шёпотом. — В волосья понабилась тина, сучья, что в невод. После вышли из воды руки, длинные, чёрные, на пальцах ногти, будто он их год не стриг, и давай чиститься. Почистился, протёр кулаком очи, осмотрелся. Но тут вышло из-за тучки солнышко, ослепило чертяку, он и пошёл под воду.

— А что с Барилом?

— Трясётся. Прочитал молитву, а потом и говорит: «Чтоб тебе там и потонуть!..» И пошёл до дому. Говорят, с того часу и рыбалить бросил.

Наступило короткое молчание.

— Теперь я не пойду купаться, — боязливо говорит Мирон.

— И я, — вторит ему маленький Лаврик.

Третий, низенький и коренастый Панько, растерянно оглядывает товарищей:

— А как же не купаться? Жарко ж.