Петрусь Потупа

«Я теперь смелый, как тот кобзарь… один плыл», — думает Петрусь и смотрит на небо. Оно кажется беспредельным, синим, как васильковое поле, глубоким-глубоким. Облако снежным комом валится на солнце, и ползучая тень крадётся по земле. Ещё миг — и солнечный поток стремительно вырывается из-за края облака, обдавая Петруся горячей лаской.

«Как хорошо! — радуется Петрусь. — Кабы люди были добрыми, как солнце… И не было таких людей, как староста… А пан? Может, он тоже такой…»

Петрусь вспомнил одно событие, и яркий день потускнел.

Случилось, что минувшим летом подул суховей. Его горячее дыхание захватило много земель, дошло и до Вербовья.

Казалось, не миновать голодной беды, но хлеба уже дозревали. Спелые колосья покорно поникли над полевыми дорогами.

Надо было торопиться с уборкой, а люди, брошенные на панщину, должны были шесть дней работать на графских загонах и только один день — на себя. Крестьянский хлеб осыпался. Чтобы спасти драгоценные зёрна, Степан с Катериной, как и односельчане, работали на своём поле по ночам. При свете месяца, измученные за день, они урывали несколько часов короткого ночного отдыха.

Лица людей осунулись, глаза лихорадочно блестели. Обессилев, они валились на землю и с серпами в руках засыпали.

А суховей всё дул. Серая мгла задёрнула багровое солнце. Горел торф, и едкий дым, стелясь по земле, душил работающих.

Истощённые люди заболевали.

Степан два дня боролся с недомоганием. На третьи сутки он с трудом оторвал отяжелевшую голову от подушки, силился подняться, нс не мог.

Катерина, увидев его шарящую по стене руку, громко вскрикнула:

— Степан, что с тобой?.. Захворал ты?

Она подбежала к нему, помогла подняться.

— Нездоровится, — выдавил тихо Степан.

Печь, качаясь, поплыла в противоположный угол — Степан пошатнулся.

— Ложись, ты хворый! — умоляюще просила Катерина.

Она пыталась его уложить, но Степан, собравшись с силами, отстранил жену:

— Пойду… не хочу, чтобы панские псы канчуками выгоняли меня в поле.

— Нет на свете такого, чтобы хворого гнали на работу! — плакала Катерина.

— Нет, а у панов есть. Свалюсь — так на поле, — упрямо сказал Степан и вышел.

Когда он и люди стали на краю загона, солнце освещало их спины.

Потупа нагнулся — кровь прилила к голове, в ушах зазвенело.

«От болезни это», — думал Степан и всё чаще припадал к деревянному жбану, заливая водой горящее внутри пламя. Но это не облегчало, лишь крупнее становились падающие со лба капли.

А солнце жгло затылок всё нестерпимее, звон усиливался.

«Должно, и правда звонят», — думает Степан и разгибается.

— Сынку, — обратился он к Петрусю, вязавшему снопы, — чуешь — звонят?

— Где звонят, тату? — испуганно отозвался Петрусь и невольно посмотрел на сверкающий купол далёкой церкви.

— Выходит, то мне показалось, — скрывая слабость, сказал Степан.

Он было снова нагнулся, но Петрусь был уже рядом:

— Тату, идите домой. Я буду за вас работать!

Степан только махнул рукой:

— Пройдёт.

Но не успел он сжать и половины снопа, как ему показалось, будто он стоит на площадке родной звонницы. Управляемые невидимой рукой, звонили колокола, лишь самый большой молчал. Вдруг его могучий железный язык качнулся, и страшный гул потряс ослабевшее тело Степана. Серп вывалился из рук, перед глазами метнулись люди, снопы, земля…

Заработавшийся Петрусь не видел в это время отца, зато его видел объездчик Юзеф, давно наблюдавший за Степаном.

Хлестнув коня, Юзеф налетел на Степана и с криком: «Напился, лодырь!..» — сапогом, заложенным в стремя, пнул Потупу в лицо.

Степан без сознания рухнул навзничь. В этот момент Петрусь оглянулся. Ноги у мальчика подкосились, он со стоном опустился на сноп.

— Тату, тату! — шептали побледневшие губы.

Тогда Петрусь впервые услышал полные ненависти и гнева слова односельчан. Люди бросали работу, обступая Юзефа кольцом. Несколько худых рук угрожающе подняли серпы.

— Геть, собаки! — кричал Юзеф, потрясая плетью, а его налитые злобой и страхом глаза бегали по лицам людей.

Объездчик поворотил коня, и только теперь опомнился Петрусь — прыгнул на место, где лежал отцовский серп, схватил его и судорожно швырнул в Юзефа. Над головой объездчика сверкнула молния, и серп упал далеко в поле, взбив клубок пыли. Юзеф оглянулся, но так и не увидел, кто бросил серп.

Петрусь подбежал к отцу. Знойный ветер шевелил над головой Степана кустики васильков, и синие цветы, склонившись к лицу, словно пытались что-то сказать.

О, пройдёт много лет, но Петрусь не забудет безжизненного родного лица с ручейком крови, стекающим на сухую, жадную землю!..

Охваченный воспоминаниями, Петрусь забылся. Забылся и не видел, как ястреб комом упал в тростниковую заросль, настигая добычу; не видел, как панский объездчик мчался к стаду; не видел Красавки, вступившей на ярко-зелёный полог трясины.

Нарастающий гул конского топота заставил его вздрогнуть. Испуганно обернувшись, мальчик вскочил на ноги.

Красавка — в Чёрном бучале, а на него, пришпоривая лошадь, несётся Юзеф.

«Ой, что я наделал!» И Петрусь ещё не успел осознать ужаса происшедшего, как Юзеф на всём скаку остановил перед ним взмыленного коня.