ПГТ

– Еще утром петухи орут, как режут, а по ночам пара-тройка долбоклюев промчится на тонированных шестерках. Куда нынче без этих… как их бишь? Стритрейсеры, во! Но пьяные песни теперь редкость, чего нет, того нет, врать тебе не буду. Воспитанные все стали, аж тошно. Правда, клиенты могут потревожить. Этим часы побоку. Набуздычаться водовки и припрутся в полвторого ночи ключики делать. Человек же на дому работает, чо стесняться? А так – ничо. Тихо. Благодать, едрицкий кот.

В этот момент со стороны улицы раздался звук мощного удара и скрежет железа. Свет в доме погас. Мы молчали, прислушиваясь. С улицы послышались крики, а вдалеке заорала милицейская сирена.

– Какой-то дятел в электростолб впилил, – невозмутимо пояснил мастер. – Столб этот хорошо стоит, но неудачно. На полдороги вылезает. Которые трезвые, ничего, объезжают. Остальным везет не всегда. Ладно, скоро починят.

"Да уж, действительно тишайшее место", – подумал я.

– А днем в мастерской – движуха, – мечтательно улыбнулся Дима. – Приходят, уходят, заказа ждут, снуют, как иваси. Треплются меж собой. Иногда так языками сцепятся, трактором не расцепить. Будто клуб им тут! Если бы я им, гадам, еще чаю с пивасиком наливал, они б и ночевать остались, дня на три. Правда, бывают и интересные персонажи. О, чуешь? – внезапно прервал он свой монолог.

– Нет, не чую, – честно признался я. Мне хотелось хоть чем-то порадовать гостеприимного хозяина, но я действительно не чуял.

– Ломится кто-то, – удовлетворенно констатировал Дима. – Клиенты, двигатель торговли, так их. Никак не угомонятся. Если нож прямо сейчас, скажем, не заточишь, все. Кончится жисть. Ладно, пойду. Вечером покушаем вместе, жена что-нибудь вкусное приготовит. Как она готовит, Олег, как она готовит! Я после ее обеда второй обед на сладкое готов лупить. И с интересным человеком тебя познакомлю. Ох, с каким интересным человека. Ну, давай, отдыхай.

И он покинул дом, как покидают гавань корабли.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Суринамская пипа

Оставшись один, я погрузился в раздумья.

Ужин с мастером Димой, его женой и "интересным человеком" – это, конечно, хорошо. Даже прекрасно. Это значит, что у меня будет масса возможностей обсудить с местными, куда мне, собственно, двигаться. За пять дней найти что-то самому – задача не реальная. Даже идти куда-то одному или в сопровождении местного – две большие разницы, как говорят в Одессе. Мне вот, зуб даю, придется посетить кладбище. Оно наверняка очень и очень большое. Если что на нем и удастся сыскать, дальше с этой находкой надо будет что-то делать: рыть документы, пытаться найти живых свидетелей. И где это все взять, скажите? Тут даже взятки не помогут. Для взяток нужен взяточник, а его еще найти надо. Тут без местных – никуда.

Это вам не центральные архивы, где все бумажки – в папочках, папочки – на полочках, полочки – под номерочками. И сидит архивариус, которая еще Ленину подшивки газет готовила и чаи с ним гоняла. Что вчера было, она уже не помнит, а каждую папочку знает чуть не наизусть. А по этим краям железной пятой прошлись революции да войны, втаптывая в землю не то что бумажки – людей. Чудо не в том, что что-то потерялось, а в том, что что-то найдется.

Ладно, времени до вечера полно, вернемся к дяде Феде Плойкину. Хорошее название для кино – "Письма Плойкина". Надо будет кому-нибудь продать. Какой-нибудь "Парамаунт пикчерс".

***

"Дорогая моя Соничка.

Я вот все думаю как мы еще родились с тобой непонятно. Тьму же народу тварь-война выкосила как наши родители еще выжили не знаю. Чудо это да и только. Все эти люди сквозь войну кто прошел хоть и разные но похожие друг на друга. Похожи тем что лучше нас. Так я думаю.

Немногих я знал. Я ж зеленым пацаном был а молодежи старшие люди до лампочки. Мне ж когда двадцать было я думал что после сорка старость настает. А они в грудь себя не били и не кричали какие они герои.

Как они жизни радавались. Не верили до конца что войну пережили и живы остались. Ценили что мы мало ценим. И хлеб и кров и детей.