Пятьдесят три письма моему любимому

И только сказав это, я внутренне сжалась. Разве он не делал все время именно это? Делил меня с другим.

Когда мы вернулись к машине, на улицах уже зажглись фонари.

– Не хочешь заехать к Суини по пути домой? – спросил Трой.

– Суини?

– Это паб Дэвида. Я сказал ему, что мы можем заглянуть вечерком.

– Конечно. – Я пристегнула ремень. – Я с удовольствием.

Мы проехали по указателям к Ниагарскому водопаду и свернули на авеню Виктории. Паб стоял на небольшой площади, между аптекой и химчисткой.

– Возьми это, – захватил Трой с заднего сиденья мою кожаную куртку. – Становится прохладно.

– А мы можем ненадолго заглянуть в аптеку? – спросила я, просовывая руки в черные кожаные рукава. Я никогда раньше не носила кожаную косуху с молниями и большими плечами.

– Что тебе нужно в аптеке? – спросил Трой.

– Уксусный гель, – ответила я. – Шутка. – Я рассмеялась при виде его лица. – Губная помада. Я не взяла свою.

Я зашла в отдел косметики. Трой с ужасом разглядывал разные женские приспособления.

– Что это? – спросил он.

– Это для завивки ресниц.

– А это?

– Для выдавливания угрей.

Он повертел это в руках, прежде чем положить обратно.

– Ты нашла, что хотела?

– Пока ищу. – Я открыла очередной пробник.

– Мне нравится этот, – он протянул мне ярко-красную помаду.

– Красную? – поморщилась я. – Никогда не ношу красный.

– А должна бы. С твоими губами ты будешь просто сиять.

– Когда это ты стал экспертом по косметике?

– Мне не надо быть экспертом. Я просто знаю твое лицо. – Он прикрыл глаза. – Да. С красными губами будет очень круто. Жалко, конечно, что у них нет тона «Жуткая вишня» или «Свекольный зад».

– «Смятые розы», – прочитала я на дне тюбика. Я нанесла помаду и сжала губы.

Рубиново-красный рот тут же превратил меня в женщину-вамп. Я недоверчиво уставилась на себя в зеркало.

– Я знал, что будет хорошо, – сказал Трой. – Но, черт! Мы это берем, – и он схватил с полки серебристый тюбик.

– А не чересчур? – спросила я, проводя по губам языком.

– Конечно, именно так. – Его взгляд упал на мои влажные, алые губы. – В этом весь смысл. – Он протянул помаду кассиру. – Мне сразу хочется…

С вызывающей откровенностью он продолжал рассказывать мне, что именно ему хочется со мной сделать. Я попыталась улизнуть, стесняясь окружающих, но он удержал меня, обхватив за талию.

– Карта или наличные?

– Карта.

Он протянул кассиру карточку и продолжал шептать мне жаркие непристойности. Очередь за нами все росла.

– Ты просто кошмар, – сказала я, когда мы вышли на улицу.

– А ты больше не ходишь, как пингвин. Думаю, мы не пойдем к Суини. – Подойдя к машине, он прижал меня к себе. – Я больше не могу ждать. Я только и думаю об этих безумно жарких губах. – Он обвел пальцем мой рот, отогнул нижнюю губу и скользнул пальцем внутрь, коснувшись моего языка.

– Трой! Ты все же выбрался!

Мы отскочили друг от друга, радуясь, что на парковке темно. Дэвид, очевидно, не сумел разглядеть того, что там происходило.

Он провел нас в тускло освещенный паб и хлопнул в ладоши.

– Та-да!

– Вау! – Трой огляделся. – Да тут ничего не изменилось, ленивый негодник!

– А? – Дэвид гордо повернул голову. – Мой старик был бы доволен.

Кругом было потемневшее дерево, кирпичные стены, неяркие, выцветшие ковры. Удобную разномастную мебель расставили небольшими группами – диван на четверых в глубине зала, два широких викторианских кресла с кофейным столиком, несколько столов со скамейками у стены, три телевизора по стенам. Если не считать угловую барную стойку с высокими стульями и небольшую сцену с музыкальными инструментами, бар Суини можно было принять за обычную подвальную комнату.

Мы сели у одного из столов, Дэвид присел рядом.

– Прости, по выходным много народу.

– Все местные любят твой паб, – сказал Трой. – А крылышки ты еще готовишь?

– Шутишь? Это же папина гордость. Он бы убил меня, если бы я перестал.

– Ну что ж, тогда я точно хочу этих крылышек.

– Отлично. А что для вас… Э-э-э… Я помню, что не ревень… И не редис…

– Свекла, – рассмеялась я. – Мне тоже папину гордость.

Дэвид исчез на кухне.

– Мы раньше часто приезжали сюда по выходным и болтались вокруг, делая вид, что помогаем, – сказал Трой. – Его отец – отличный мужик.

– У Дэвида такое же тату на запястьях, – заметила я.

– Мы сделали их вместе. У него было трудное время. В какой-то момент он резанул себе вены. Я нашел его в ванной. – Трой смотрел, как Дэвид ходил по залу, принимая заказы, смеясь и болтая. – И он сделал себе тату из колючей проволоки на запястьях, чтобы оно напоминало ему никогда больше не резать их.

– А ты? – спросила я.

– А я был пьян, – рассмеялся он. – Я пошел с ним, а на следующее утро проснулся с тату на бицепсах.

– Они тебе не нравятся?

– Я о них не жалею. Я думал, тату – это как посвящение в общество крутых парней. Мачо, настоящих мужиков. Но оказалось, что бывают и другие, более взрослые признаки.

– Так что больше никаких тату?

– Нет, пока я не почувствую необоримого желания как-то себя выражать.

– А мне нравится, – провела я пальцем по рисунку. – Это и твой крест. Они напоминают мне о любви, жертве и искуплении.