Пятницкий

Полагая, что Соколова надежно «прикрыта», разведотдел армии предложил ей остаться в отступающей, все более деморализующейся армии Колчака и в Сибири установить связь с возникающими там партизанскими армиями П. Е. Щетинина, И. В. Громова и др. Она была к этому готова и, уже зная, что Челябинск со дня на день будет взят красными, последний раз вручила «подаяние» нищему, нахально болтавшемуся возле здания, занятого контрразведкой.

А через десять минут к ней зашел Вельчинский, бледный как смерть. «Княжна, пойдемте к вам домой».

Соколова поняла, что произошло что-то страшное… Сунула браунинг в сумочку и вместе с Вельчинским вышла на улицу.

«Нищий взят, — сказал он. — Мы давно за ним следили. Сейчас его допрашивают. А через полчаса и ты тоже будешь взята. Есть одни шанс — постарайся получше спрятаться».

Она знала, куда пойдет. В дом купца Кривошеева, где бывала не раз, поддерживая дружбу с молодой и довольно образованной купчихой. Знала расположение всех комнат кирпичного одноэтажного дома, знала и все постройки во дворе. Сразу же проскользнула во двор, прошла в самую его глубь к зеленеющему грибу земляной крыши погреба. Там и осталась, стоя возле чуть приоткрытых, из тяжелых дубовых досок дверей. Была уверена, что и сюда придут искать ее. Но не было у нее в Челябинске другого места, где бы можно отсидеться. Стояла, держа в руках свой бельгийский браунинг с отодвинутым предохранителем. Полная обойма в пистолете. И еще одна — запасная — в сумочке. Всего, значит, четырнадцать выстрелов! Но только вряд ли она успеет их сделать. Хотя важен только один… В погребе мрак и сырость. Остро пахнет квашеной капустой, яблоками, грибами. По стене, выпятив тугие брюха, выстроились бочки. Одна ведер на двадцать. Соленые огурцы.

Конечно, контрразведчики в поисках «красной княжны» нанесли визит Кривошееву. Она видела сквозь щель в двери, как из дома во двор вышел растерянный Кривошеев в сопровождении двух офицеров. Подумала: «Если они пойдут к погребу, застрелю их обоих. А потом? Потом убью себя, потому что удрать все равно не удастся». Но когда они направились к погребу, Юлия сунула пистолет в сумку, подбежала к громадной бочке с огурцами и очень осторожно, чтобы не выплеснулся рассол, залезла внутрь бочки. Заслышав, как заскрипели ржавые петли и по земляному, утоптанному до твердости бетона полу застучали шаги, она набрала полные легкие воздуха, зажмурилась и бесшумно погрузилась в рассол. Сосчитала до шестидесяти и чуть-чуть приподняла голову, чтобы рот и нос оказались на поверхности. Тихо подышала. Чуть больше высунулась. В погребе никого уже не было, но двери его остались широко распахнутыми и вблизи их маячила фигура солдата с винтовкой наперевес. Не только уйти, но даже вылезти из бочки невозможно.

Когда вечером загрохотали выстрелы — авангардные части 2-й армии ворвались в Челябинск и вели бой на улицах, и двор дома Кривошеевых опустел, — не она — Юлия Соколова, а какое-то стонущее существо в конце концов выкинулось из бочки на ледяной пол погреба, где и нашла ее кухарка Кривошеевых.

Тело женщины, в котором еще теплилась жизнь, перенесли в дом купца, а потом передали кому-то на попечение. Соколову уже искали по всему городу. Врачи сделали все, чтобы спасти ей жизнь. Но прошло много дней, прежде чем она стала видеть, слышать и понимать. Сердце выдержало, но сознание все еще блуждало в темных и страшных лабиринтах. Соколову перевезли в Москву и положили в больницу. «А теперь я поправилась, Пятница, и, видите, даже попыталась рассказать вам все, что со мной случилось».

Пятницкий чувствовал, что еще немного, и он разрыдается от бесконечной жалости к этой молодой и нежной женщине, чью руку он незаметно для себя бережно взял в обе свои и так и не выпустил, пока Юлия не кончила рассказывать. Он восхищался мужеством «барышни». Совершить такое в двадцать лет! Какая сила духа! Какое бесстрашие! И не вспоминал, что сам в двадцать лет уже сидел в тюрьме, бежал из нее и много лет прожил, подвергаясь ежечасно опасности. А когда понял, что полюбил Юлию, а Юлия полюбила его, никак не мог поверить, что это правда.

Они поженились спустя две недели после первой встречи, и все представления Пятницкого, что ему, профессиональному революционеру, некогда думать о собственном счастье, полетели ко всем чертям.