Пятое время года

— Лишнего ничего не говори! Переводи, когда скажу! Я в английском пока не очень силен, так что поможешь. Этот мужик в принципе немец, но по-английски говорит отлично. Что еще? Остальное по обстановке!

Армейская терминология укрепила возникшие ассоциации. Условия, приближенные к полевым, обеспечивал сумасшедший ветер, бич всех спальных районов, превративший волнистые волосы в бесформенную гриву. В краешке правого, подветренного, глаза затрепетала слеза. Еще чуть-чуть, и у девочки с «незаурядными внешними данными» предательски «потекли» бы ресницы.

Спустя минуту она уже была готова расплакаться по-настоящему. За что такое наказанье — таскаться по ресторанам со всякими банкирами и бизнесменами?! До чего же они все противные! Что Виктор, что этот! Но флегматик-банкир по крайней мере хоть на людях пытался изображать галантность. Полоумный господин Швырков не считал необходимым что-либо изображать: нервно притопывал ногой — «давай, давай быстрее!», выхватил номерок у гардеробщицы и, лишив возможности взглянуть в зеркало, с такой силой толкнул стеклянную дверь в ресторан, что еле удалось увернуться, чтобы не получить дверью прямо в лоб. Не обратив ни малейшего внимания на ойкнувшую спутницу, он широким шагом зашагал через зал, по размерам сопоставимый с теннисным кортом, а по интерьеру — с привокзальным буфетом, и, вприпрыжку обогнув последние два столика, протянул руку поднявшемуся навстречу двухметровому немцу.

Одетый на европейский непринужденный манер в джинсы и пуловер, немец лет под пятьдесят, заметив растрепанную, запыхавшуюся девчонку, которая еле догнала чертового нефтяника, отодвинул его в сторону, широко заулыбался: «Краузе Герман», — и, усадив «фрейлейн» за столик, дружески похлопал «Николая» по плечу.

Разговор ничем не напоминал деловой: коллеги по бизнесу вспоминали каких-то общих знакомых, немец отчитался, что завтра улетает в Питер, так называемый Николай приглашал его по возвращении в гости, в Тюмень. В чем состояла интрига их беседы и зачем здесь понадобилась переводчица, оставалось только гадать. Хотя произношение у господина Швыркова было не ахти, он очень неплохо знал английский: безусловно, понимал все, что говорит собеседник, отвечал не задумываясь, а если вдруг забывал какое-то слово или выражение, лишь на секунду хмурил брови и ловко подбирал эквивалент.

Вообще он производил впечатление очень сообразительного человека. С отличной реакцией и редкостной способностью к перевоплощению. Впрочем, как же иначе? На «нужных» людей не положено смотреть ленивыми глазами из-под тяжелых век, им нельзя хамить, сердито надувая щеки. Лицедей так естественно смеялся, запрокинув голову, так по-мальчишески симпатично откидывал волосы со лба всей пятерней, так обаятельно щурил блестящие глаза и улыбался, внимая собеседнику, что даже та, которая имела все основания подозревать его в неискренности, очень скоро засомневалась в его притворстве. Правда, свою молчаливую «переводчицу» он по-прежнему игнорировал и с ней был вежлив ровно настолько, насколько требовало присутствие немца, не больше. Почему? Потому что она обслуживающий персонал?

Если бы не герр Краузе, преуспевающий бизнесмен, лишенный бизнесменской фанаберии, она, пожалуй, впала бы в полную тоску. Жуткий чревоугодник, поедая блины с икрой, то и дело поглядывал через стол — не умирает ли с голоду его хорошенькая визави, шутливо подливал капельку вина в пригубленный бокал — «чин-чин!» — и всячески пытался вовлечь в беседу «нашу серьезную фрейлейн». Фрейлейн и сама с превеликим удовольствием поболтала бы с немцем: интересно же узнать из первых рук, как живет объединенная Германия, но, зомбированная командиром — «лишнего не говори», — боялась нарушить субординацию.

Заиграл оркестр. Замяукала длинноногая солистка — с простуженным голосом и таким унылым носом, висящим между черных сосулек волос, словно явилась сюда отбывать тяжелую ежевечернюю повинность. Спрашивается, зачем так себя мучить? Надоело открывать рот, устраивайся дежурной в метро — сиди возле эскалатора в стеклянной будке с табличкой «За справками не обращаться».

Песенка была примитивной, тавтологически попсовой, из тех, что обожает Анжелка, и все равно ужасно захотелось, чтобы мужчина с низким, завораживающим голосом, сидящий справа и машинально отбивающий такт крепкими пальцами на краю стола, повернулся на сто восемьдесят градусов и сказал: пошли потанцуем, Татьяна? Тогда нежная рука легла бы на плечо в отличном твидовом пиджаке и смуглой щеки коснулись светлые волосы.

Поднялся эпикуреец Герман. Монументальный, как памятник Маяковскому, он, в отличие от некоторых, не страдал манией величия: в соответствии с правилами хорошего тона попросил у Николая разрешения пригласить фрейлейн на танец. Господин Швырков пожал плечами: да ради бога!