Пятое время года

Посчитав улыбчивое молчание за проявление классовой солидарности, приставучая тетка подалась вперед и саркастически усмехнулась:

— Хозяева жизни! Еще изображают из себя каких-то там бизнесменов! Много ума не надо, чтобы заниматься таким прибыльным дельцем! Миллионы долларов уже нажили на нашей нефти! — При воспоминании о швырковских миллионах у тетки начала дергаться щека. Будто от нервного тика. — Нефть должна принадлежить народу! Всему народу!

В стремлении хоть чем-то компенсировать отсутствие дивидендов от полезных ископаемых, Людмила снова набухала полную кружку дорогущего швейцарского кофе, с яростью отхлебнула и поперхнулась. Как прокомментировала бы Жека: жадность фраера сгубила! Однако отчаянный кашель не приостановил вулканического негодования:

— Приличные… кхе!.. люди перебиваются с хлеба на… кхе!.. воду, а эти… кхе!.. явились неизвестно откуда и захватили… кхе-кхе-кхе!.. все! Как вам это нравится?

— Мне не нравится.

Мышление у тетки было стереотипное, но в отличие от большинства себе подобных она не ограничивалась пустопорожней словесной критикой: прикончив кофе, с революционным пылом стала уничтожать пушистенькие киви, очевидно, руководствуясь традиционным русским лозунгом «Грабь награбленнное!»

— Да, ужасные времена! Кому сейчас нужна наука? Литература? Смешно! Теперь кругом одни мэнеджеры! Продавщицы у нас в овощном, и те мэнеджеры! — Вложив в букву «э» всю переполнявшую ее ненависть к новым порядкам, грозная обличительница современности замолкла. Давясь, через силу сжевала два банана и, видимо, посчитав свою задачу выполненной, устало подперла голову рукой. — Мой вам совет, Танечка, не теряйте напрасно времени на свою историю. С вашей внешностью вы вполне можете сделать свою жизнь гораздо более комфортной. Устраивайтесь в какое-нибудь рекламное агентство. На фирму. Найдете там себе богатого мужа или спонсора. Лучше иностранца. И поторопитесь, молодость проходит так быстро!

Да уж! На ярком солнышке, обычно заглядывающем на фирменную кухню как раз в обеденное время, высветились морщинки возле бледно-голубых глаз, бороздки на длинной шее и старческие желтые пятнышки на руке с короткими пальцами.

Уборка продолжалась еще часа два, затем последовал получасовой «файв о’клок».

Расправившись с энным количеством харчей, купленных на украденные у народа нефтедоллары, революционерка облачилась в меха и укатила на «фольксвагене» к себе на дачу в Архангельское, где она, горемыка, «вынуждена ютиться в двух комнатках, а остальные шесть сдавать абсолютно бездарному, но сумасшедше богатому автору детективных романов, рассчитанных исключительно на дебилов. Которых у нас теперь большинство!».

От бешеной Людмилиной энергетики, ее тяжелой ауры и беспардонных советов у обалдевшей квартирантки снова поднялась температура. Температура за окном тем временем понизилась. Минус тридцать! Где же Анжелка, черт ее побери?!

Ох, как же они надоели, все эти зацикленные исключительно на себе анжелки, все эти помешанные на деньгах людмилы с их клишированным мышлением! Так хочется домой! Хотя бы на один день.

7

Закутанная в сто одежек — не девочка Таня, а куль! — она благополучно приземлилась на автобусной остановке, перебежала через заснеженную улицу с далекими огоньками машин и потопала — скрип-скрип-скрип — по дорожке между мебельным и аптекой.

В желтом окне темнел знакомый силуэт. Мамочка! Ждет! Перебросив тяжеленную сумку с плеча на плечо, неповоротливая дочь припустилась бежать, взлетела на третий этаж и очутилась в ласковых объятиях, пахнущих домом, теплом, уютом.

— Танюшка! Не замерзла? Умница, что оделась потеплее! У нас такой мороз! — Размотав платок на своей задыхающейся от счастья Танюшке, Инуся чмокнула в обе щеки и сразу захлопотала. — Раздевайся, мой ручки, я тебя покормлю. Сварила твой любимый рассольник и сделала блинчики с мясом. Как ты, дружочек? Горлышко не болит?

— Ничего не болит. Как Бабвера? А папы нет?

— Папа скоро будет, он пошел играть в теннис. Бабвера, слава богу, сейчас спит, так что я смогу спокойно посидеть с тобой.

В полутемной ванной висели плохо отжатые, серые простыни. С них на пол, на мелкие, разбитые плитки, капала вода. Сегодняшние простыни отмокали в тазу, в жидкой пене. Зеркало над раковиной — старой, с давно знакомым рисунком ржавчины — очень точно отразило все чувства, написанные на кислющей физиономии. Чуть-чуть аутотренинга — ну-ка, улыбнись, бессовестная девчонка! — и, по крайней мере, видимость наиотличнейшего расположения духа была восстановлена.

— Как только разбогатею, первым делом куплю тебе новую стиральную машину!

— Боюсь, когда ты разбогатеешь, уже не понадобится. Это сейчас я целые дни только и делаю, что стираю. Да, ничего, просто отжим сломался, поэтому сохнет долго. Ты ешь, ешь… — Такая домашненькая в халате и фартуке, Инуся гладила по руке и смотрела с восторженной нежностью, как умеет смотреть только она одна, и больше никто. — Тань, я все время волнуюсь, как ты там живешь у своей подружки, не голодаешь?

— Да ты что! Жека дала мне с собой целую коробку макарон.