Пятый арлекин

— У нас есть выдержка. Мы будем внедряться в государственный аппарат, в частные компании, в профсоюзы, банки тихо, незаметно, пока не приберем к рукам финансы и власть. Тогда мы перейдем к делу и опять же таки не сразу. Людей нельзя отпугивать от себя грандиозными проектами, они не должны видеть сразу все здание будущего, а только отдельные его части. Их надо приучать к новым формам жизни. Вы, надеюсь, не коммунист? Меня удивило ваше замечание на счет газовых печей.

— Коммунист? С моей биографией? Нет. Но об этих печах знают все, и я почти не встречал людей, которых бы это не возмущало.

— От непонимания, Мондейл. Горели неполноценные и те кого нельзя было перевоспитать. Но хватит об этом. Вернемся к делу. В будущем я вам обещаю — так не будет. Все случится гораздо изящнее, если так можно выразиться, — и Макс усмехнулся. Мондейлу от этой усмешки стало не по себе. Захотелось скорее вырваться отсюда, но подавив в себе это желание, он выразил готовность услышать о деле. Мондейлу хотелось жить, жить! Неужели он вырвался из тюрьмы для того, чтобы умереть от рук неофашистов? И когда? В последней четверти двадцатого века! Мондейл был всегда далек от политики и сейчас только догадывался о том, что ему предложат; он уже в душе согласился, предполагая в дальнейшем найти способ скрыться от этой страшной по своему существу группы, задумавшей совершить то, что не удалось фюреру.

— Мондейл, очнитесь от ваших грез, убежать вам не удастся ни теперь, ни в дальнейшем. Забудьте об этом. От вас необходимо одно: внедриться к Роузу в качестве секретаря (устроить вас туда в наших силах) и за год или два освоить все его привычки, полный круг его знакомств, интонации голоса, почерк, я особенно подчеркиваю — почерк. Конечно, в качестве секретаря у вас будет иная внешность, об этом мы позаботимся — парик, очки и прочие атрибуты. У вас будет надежная связь с нами. Ежедневно, ежечасно вы должны вживаться внутренне в Роуза, знать шифры его сейфов, код, по которому он связывается со своими филиалами в других странах, присутствовать на всех совещаниях — секретарю положено. Когда вам удастся это, Роуз исчезнет, а вы займете его место и таким образом мы овладеем его концерном. Это станет стартовой площадкой для нашего возрождения. Вы согласны?

— А где его теперешний секретарь? — неожиданно для себя самого спросил Мондейл.

— Он через три-четыре дня уедет отдыхать на Канарские острова, а там сейчас неспокойный океан, тем более — он любитель плавать. Да и акулы…

И опять Мондейл содрогнулся. Жизнь людей в этом «храме двенадцати апостолов» не ставилась ни во что. «Что ж, я вынужден согласиться, другого пути нет», — подумал Мондейл, привстав с кресла.

— Я согласен. Только от убийства меня увольте. Я к этому не привык.

— В этом нет нужды. На это найдутся специалисты своего дела. Иного ответа я от вас не ждал, — Макс цепко пожал руку Мондейла сильными холодными пальцами, — впрочем, Мондейл, все зависит от обстоятельств. Понадобится — убьете! Кстати, возьмите вот эту книгу и почитайте на ночь. В ней вы найдете много полезного для себя.

— Что это? — с удивлением спросил Альберт, принимая от Макса тоненькую книжку в темно-синем лидериновом переплете. — У меня вряд ли найдется желание приобщиться к шедеврам мировой литературы.

— Это Ганс Хюбнер, философ национал-социализма, издания тысяча девятьсот сорок шестого года. Это написано о нас, только эзоповским языком. В то время и для такой формы нужна была исключительная смелость. Гениальный Хюбнер предсказал, что мы возродимся из огня и пепла, потому что наши идеи вечны. Так и случилось. Обязательно прочтите перед сном, рекомендую.

Альберт так и сделал — бегло проглядел небольшой томик, где в аллегорической форме воспевались победы германской армии; и только последнюю главу про Онура прочел вслух, усмехаясь прозрачным намекам на вечность германского фашизма.

Глава была написана чисто по-немецки, с романтической сентиментализмом, кое-что автору удалось описать сильно, с явным талантом, особенно финальную сцену.

«Великий Крыс Онур Шестнадцатый объявил о великом переселении. Он вспрыгнул на бочку посреди территории старого порта, вобравшего в себя запахи всех сторон света, всех ветров и всего того, что везут пароходы в своих затхлых и сырых трюмах: соленой атлантической сельди пряного посола, греческих маслин с темно-коричневой бархатной кожей, марокканских оранжевых апельсинов (их сок так полезен крысиным детям и аромат чем-то походит на французские духи), паюсной и кетовой икры, тугие плафоны которой вязнут в зубах и, лопнув, издают сухой треск, окороков и сухих колбас, индийского чая, который так хорошо жевать по утрам вместе с острым сыром голландских сыроваров и виргинским табаком.