Пикассо и его женщины

«Суть проблемы, как я быстро поняла, заключалась в том, что для Пабло всегда должны были существовать победитель и побежденный. Я не могла довольствоваться ролью победителя, думаю, и любой эмоционально зрелый человек не мог бы тоже. Роль побежденного тоже ничего не давала, так как Пабло, победив, тут же терял ко мне всякий интерес. Что делать при такой дилемме? Чем больше я над этим раздумывала, тем сложнее казался ответ».

* * *

К полному «прозрению» обычно что-то подталкивает. Вот и Франсуазе однажды сообщили «по секрету», что Пикассо будто бы флиртовал в Сан-Тропезе с другой женщиной. Об этой «другой» мы расскажем чуть ниже, а пока же сосредоточимся на ощущениях Франсуазы. Да, она не могла не понимать, что подобное вполне возможно, но услышать такие слова ей было не особенно приятно. Такие вещи воспринимаются иногда спокойно, иногда тяжело. Все зависит от эмоционального заряда отношений. В ту минуту ей, женщине с двумя маленькими детьми от Пикассо, было очень плохо. Более того, как она сама потом сказала, она «чувствовала себя так, словно упала с шестого этажа, поднялась и пыталась уйти».

И ее угнетало не только поведение самого Пикассо. Еще мучительнее для нее было осознание того, что в это «новое приключение» его вовлекли их общие друзья — Поль Элюар и его жена Доминика.

Франсуаза не представляла, что это за женщина. Она знала только, что Пикассо увлечен ею, что его мысли и чувства сейчас далеко от нее и их детей. Она даже подумала, а не Доминика ли это. В конце концов, она прекрасно знала Элюара и понимала его мазохистскую натуру, приведшую много лет назад к молчаливому согласию на связь Пикассо с его прежней женой Нуш. Может быть, теперь история повторялась?

Когда Пикассо вернулся, она спросила, не хочет ли он сообщить ей о перемене своих чувств. Сказала, что они всегда были полностью откровенны друг с другом, и так должно продолжаться и впредь. Но Пикассо на это возмущенно воскликнул: «Ты, должно быть, спятила! Ничего подобного нет и быть не может!»

Голос его звучал так убедительно, что Франсуаза поверила. А несколько недель спустя они проводили выходные в Сан-Тропезе. С ними были Поль Элюар и его жена. Они были очень любезны с Франсуазой, и та поняла, что «та другая» — это определенно не Доминика.

Вскоре после их возвращения из Сан-Тропеза умерла бабушка Франсуазы, и она поехала в Париж на похороны. Едва вернувшись, она объявила Пикассо, что если он хочет начать новую жизнь с другой женщиной, она возражать не будет, но и делить их жизнь еще с кем-то не желает.

— Больше всего на свете я хочу знать правду, — решительно сказала она.

В ответ последовал обычный для Пикассо взрыв дикой ярости.

— Дорогая, ты утомляешь меня подобной чепухой! Я даже не представляю, о чем ты говоришь!

— То есть ты хочешь сказать, что между нами все точно так же, как было раньше?

— Франсуаза, это не смешно!

— А осталось что-либо смешное в моей жизни?

Пикассо тяжело вздохнул.

— Нет смысла говорить о том, чего не существует. Вместо того чтобы постоянно выведывать, не завел ли я кого-то на стороне, следовало бы подумать, если предположить, что это могло бы быть правдой, а нет ли в этом твоей вины. Всякий раз, когда пара попадает в бурю, виноваты оба.

— Моей вины? — не поняла Франсуаза, и в ее голосе появились истерические нотки. — О чем ты говоришь? Я просто с ума схожу, пытаясь справиться с навязанной тобой действительностью…

— Ты представляешь все в неверном свете. У нас ничего не произошло, но случись что-нибудь, причина крылась бы в том, что это ты довела до этого. В той же мере, что и я, конечно… По крайней мере, потенциально…

— Боюсь, что наша жизнь уже никогда не будет такой, как прежде…

* * *

Еще два-три раза она пыталась поднять этот вопрос, но Пикассо всегда отвечал в том же духе. И вскоре Франсуаза начала замечать, что, наотрез отрицая все, он старается вести себя по отношению к ней в соответствии со сказанным. Однако поскольку он не хотел вести разговор на эту тему, она продолжала беспокоить ее, потому что если эта его интрижка и завершилась, то тот факт, что он больше не откровенен с ней, причинял огромные страдания.

Но больше она с ним об этом не говорила. Поведение ее по отношению к нему оставалось тем же, что и раньше, но внутренне она стала от него отдаляться. Так, кстати, обычно и бывает. Человек вдруг обнаруживает, что мысли о партнере больше не вызывают прежнего эмоционального отклика. Ко всему прочему, смерть бабушки обострила ее чувство индивидуального одиночества, т. е. осознание того, что все движутся к смерти и никто не в состоянии помочь или отдалить то, что либо упреждает дряхлость, либо завершает ее.