Рэдрик поднялся, ступая босыми ногами, вернулся в прихожую, взял корзину и отнес ее в гостиную. Потом он заглянул в спальню. Мартышка безмятежно дрыхла, сбитое одеяльце свесилось на пол, рубашонка задралась, и вся она была как на ладони — маленький сопящий зверек. Рэдрик не удержался и погладил ее по спине, покрытой теплой золотистой шерсткой, и в тысячный раз поразился, какая эта шерстка шелковистая и длинная. Ему очень захотелось взять ее на руки, но он побоялся ее разбудить, да и грязен он был как черт, весь пропитан Зоной и смертью. Он вернулся на кухню, снова сел за стол и сказал:
— Налей чашечку кофе. Мыться потом пойду.
На столе лежала пачка вечерней корреспонденции: городская газета, журнал «Атлет», журнал «Плейбой» и толстенькие, в серой обложке «Доклады Международного института внеземных куль тур», выпуск 56-й. Рэдрик принял от Гуты кружку дымящегося кофе и потянул к себе «Доклады». Кривульки, значки, чертежи... На фотографиях — знакомые предметы в странных ракурсах. Статья Кирилла, наконец, вышла: «Об одном неожиданном свойстве магнитных ловушек типа 77-б». Фамилия Панов обведена черной рамкой, внизу мелким шрифтом примечание: «Доктор Кирилл А. Панов, СССР, трагически погиб в процессе проведения эксперимента в апреле 19... года». Рэдрик отбросил журнал, хлебнул, обжигаясь, кофе и спросил:
— Заходил кто-нибудь?
— Гуталин заходил, — сказала Гута. Она стояла у плиты и смотрела на него. — Пьяный в стельку, я его выпроводила.
— А Мартышка как же?
— Не хотела, конечно, его отпускать, реветь было наладилась. Но я сказала, что дядя Гуталин плохо себя чувствует. А она мне так понимающе отвечает: «Опять засосал Гуталин».
Рэдрик усмехнулся, сделал еще глоток.
— Звонил кто-то, — продолжала Гута. — Себя не назвал, я сказала, что ты на рыбалке.
Рэдрик поставил кружку на стол и поднялся.
— Ладно, — сказал он. — Пойду все-таки помоюсь. Куча дел еще у меня.
Он заперся в ванной, бросил одежду в бак, а кастет, оставшиеся гайки, сигареты и прочую мелочь положил на полочку и долго крутился под горячим, как кипяток, душем, кряхтя, растирая тело варежкой из жесткой губки, пока кожа не стала багровой, потом выключил душ, сел на край ванны и закурил. Урчала вода в трубах. Гута на кухне позвякивала посудой, запахло жареной рыбой, потом Гута постучала в дверь и просунула ему чистое белье.
— Давай побыстрее. — скомандовала она. — Рыба стынет. Она уже отошла и снова принялась командовать. Усмехаясь.
Рэдрик оделся, то есть натянул майку и трусы, и прямо в гаком виде вернулся на кухню.
— Вот теперь и поесть можно. — сказал он, усаживаясь.
— Шмотки в бак положил? — спросила Гута.
— Угу... — проговорил он с набитым ртом. — Хороша рыбка...
— Водой залил?
— Не-а... Виноват, сэр, больше не повторится, сэр... Да брось ты, успеешь, посиди... — Он поймал ее за руку и попытался посадить к себе на колени. Она вывернулась и села за стол напротив.
— Пренебрегаешь, значит, мужем. — сказал Рэдрик. снова набивая полный рот. Брезгуешь, значит...
— Какой из тебя сейчас муж, — сказала Гута. — Ты сейчас пустой мешок, а не муж. тебя сначала набить надо.
— А вдруг? — сказал Рэдрик. — Бывают же на свете чудеса.
— Что-то я таких чудес от тебя еще не видела. Выпьешь, может быть?
Рэдрик нерешительно поиграл вилкой.
— Н-нет, пожалуй. — проговорил он. Он взглянул на часы и поднялся. — Я сейчас пойду. Приготовь мне выходной костюм... по классу «А». Рубашечку там, галстук...
С наслаждением шлепая босыми ногами по прохладному полу, он вышел в гостиную, забрал корзину и заперся с нею в чулане. Там он надел резиновый фартук, натянул резиновые перчатки до локтей и принялся выгружать на стол то, что было в мешке. Две «пустышки». Коробка с «булавками». Девять «батареек». Три «браслета» и один какой-то обруч — тоже вроде «браслета», но из белого металла и диаметром побольше миллиметров на тридцать. Шестнадцать штук «черных брызг» в полиэтиленовом пакете. Две великолепной сохранности «губки» с кулак величиной. Три «зуды». Банка «газированной глины». В мешке еще оставался тяжелый фарфоровый контейнер, тщательно упакованный в стекловату, но Рэдрик не стал его трогать. Он достал сигарету и закурил, рассматривая добро, разложенное на столе.