Пёс в колодце

Я взмахнул рапирой, но в руке бандюги свистнул бердыш, и от моего клинка остался небольшой обрубок. Страшный топор навис над моей головой… Но в этот же момент прогремел выстрел. Лодовико пришел в себя настолько, чтобы воспользоваться бандолетом (кавалерийский пистолет). Предводитель рухнул на землю, извергая кровь. Остальные гиены бросились к нам, только я уже достал нож и метнул его в соответствии с уроками капитана Массимо. Нож по самую рукоять увяз в полуголой груди. Последний из бандитов остановился, дезориентированный, как вдруг из зарослей выскочила ватага грабителей.

"Ну все, хана нам", — подумал я. Лодовико пытался подняться. Ему не хватало сил, и он потерял сознание. Кружок грабителей сужался. Я мог лишь молиться о том, чтобы смерть пришла быстро.

— Оставьте их, — услышал я вдруг знакомый голос. — Добычи с вас достаточно!

Разбойники послушались, словно овечки. Из-за их спин вышла ведьма Аурелия.

— Ах, барич, барич! — воскликнула она. — Ну кто же заставлял вас лезть в такие неприятности?

Я не отвечал, но вместе с тем не спрашивал о том, откуда взялось необычное послушание разбойников. Вдвоем мы подняли юного графа.

— С ним ничего не станется, — профессионально оценила кухарка состояние раненого, — только его необходимо отсюда забрать.

Ослик ожидал там же, где я его оставил. Молодого вельможу мы посадили на него и отправились в обратный путь. Вновь нас окружил тихий, не нарушенный войной и совершенно безразличный к разыгрывающейся трагедии лес.

В Монтана Росса Лодовико пришел в себя. Там же быстро появился и разыскивающий юного графа вооруженный кортеж. Дворяне старого Мальфикано вели по отношению к нам надменно, но на прощание Лодовико обнял меня и сказал:

— Я твой должник, Альфредо. Даст Бог, я еще смогу отблагодарить.

Тогда я еще не знал, что слова сильных мира сего можно интерпретировать двояко.



Поход за перевал Сан Витале был одним из тех уроков, который мог мне много стоить. С остальными таких уж проблем не было. Я был понятливым учеником. А науки впитывал довольно всесторонне — вот только эффекты образования частенько бывали совсем не такими, на какие надеялись педагоги. Случается ведь такое. К примеру, Иона в пятницу хотел рыбки попробовать, а его проглотил кит. Святой Мерилл полжизни провел, разыскивая Святой Грааль, а сарацины взяли и поджарили его на гриле. На том же самом принципе Маркус ван Тарн обучил меня не только лишь тайнам техник рисования на доске и al fresco, искусству создания гравюр по дереву и меди, но, прежде всего, умению мыслить, задавать вопросы, драться аргументами, равно как и на кулаках.

— Мордобой ни в коем случае не может заменить дискуссии, но временами эффектно ее дополняет, — утверждал голландец.

В одной только сфере я не достиг удовлетворяющих его прогрессов — в выпивке. Ван Тарн предпочитал питье в неумеренной манере народов севера, которая приказывает заливать в себя питье так долго, пока спиртное не вытянет наверх всяческое зло, желчь, обиды и слабости… В этой дисциплине я никак не пошел по следам своего учителя. Остался я закостенелым южанином, который пьет ради веселья и живительной расслабленности. Подозреваю, что на самом деле Марк и не желал быть счастливым, а вот я — хотел.

Говоря о моих других наставниках — капитана Массимо до конца жизни я буду благодарить не только за языковую подготовку и базовые географические знания, но и за практические умения, такие как вязание узлов, метание ножа или азартная игра в кости без риска проиграть.

В свою очередь, вопреки собственным ожиданиям, Бенедетто Деросси не обучил меня цирюльному делу, технике пускания крови, промывания желудка и умению ставить клизмы — зато это он стал причиной того, что в приятной компании я могу взять мандолину и спеть парочку живых, хватающих за сердце и колени песенок из окрестностей Розеттины.

Ну а падре Филиппо Браккони? Бедняжка. Как же долго я не выводил его из ложного представления, будто бы ни о чем не мечтаю так, как о карьере духовного лица. В коллегиуме святого Аполлинария я в основном бывал первым учеником. И если получал розгой чаще, чем остальные, винить следует не мою лень, но излишнюю любознательность и постоянный водопад сложных вопросов. Регулярно я исповедовался и специально придумывал мелкие грешки под тематику планируемых проповедей, чтобы доставлять падре удовольствие, и при случае выслушивать поучения, которых пока что никто не слышал. Если запланированная тема проповеди была: "Помни о праздновании дня святого", я признавал то, что колупался в носу во время молитвы. Хуже было, когда приходила пора для "Не пожелай жены ближнего своего", но ведь всегда можно было признаться в том, что следил за копулирующими собаками.

— И больше ничего, сын мой?

— Больше ничего, отче.

— Жаль.

Падре Филиппо часто спрашивал, испытываю ли я к нему благодарность? Я был благодарен ему. И на этот вопрос мог отвечать откровенно. В конце концов, он обучил меня, пускай и невольно, искусству риторики, диалектики и лицемерия.

До всего остального мне пришлось доходить самому.