Пёсья матерь

И к мадемуазель Саломее удача повернулась спиной с этим «нет» Метаксаса[34], будь проклята земля, в которой он лежит! Да-да, именно так, хоть я и монархистка. Ее жених ушел добровольцем на фронт. Жалкий несчастный человек, но все-таки какой-никакой да жених. Ни о какой любви там речи не было: это сватовство устроила тетушка Канелло, пятнадцатого августа в день, когда взорвали наш броненосец в битве при Элли. Свадьба была назначена на двадцать восьмое октября, сразу после представления. У тетушки Канелло эта страсть сватать появилась еще до замужества: она и меня до сих пор этим достает, но я не приемлю сватовства, и точка.

Как только этот женишок услышал в кофейне по радио об объявлении войны, тотчас бросился записываться добровольцем, и если уж говорить по существу – то он дезертировал с поля любви. Сбежал тайком, чтобы даже невеста его не увидела. Но больше всего он, конечно, боялся тетушки Канелло, как бы та его не поколотила или, еще чего хуже, не женила прямо на железнодорожной станции.

Очень скоро мадемуазель Саломея получила открытку с фронта, она так и светилась от гордости, когда показывала ее, я одолжила его родине, говорила она. Нашла чем гордиться, дура несчастная, сказала ей тетушка Канелло, я все пороги обила, чтобы его тебе с горем-пополам отыскать, а ты его одалживаешь, родина что, по-твоему, лучше тебя будет?

У мадемуазель Саломеи на прикроватной тумбочке стояла его фотография. Во время оккупации она украдкой то и дело посматривала на нее, и говорила: черт, кого же он мне напоминает, кого-то мой жених мне напоминает. Да и нам он тоже кого-то напоминал, но мы так и не могли понять, кого именно.

До тех пор, пока во время оккупации дочь тетушки Андрианы Марина не разрисовала фотографию карандашом, и чтобы досадить Саломее не пририсовала ее жениху усы. Тетушка Андриана увидела это и воскликнула: Боже правый! Схватила раскрашенную фотографию и отнесла тетушке Канелло. Та тоже как завопит: Боже правый! Как же мы столько времени не замечали? Тогда они набрались смелости и показали фотографию Саломее. Та взглянула, ностальгически вздохнула, разорвала пополам, снова вздохнула и тоже воскликнула: Боже правый, ну вылитый Гитлер!

И только тогда мы поняли, кого же нам напоминал ее жених. Поэтому к вам с таким уважением относятся немцы, когда приходят с досмотром, сказала тетушка Канелло.

С тех пор мадемуазель Саломея вырвала его из сердца, истинная патриотка! И поборола комплекс, который у нее появился оттого, что жених после той первой открытки не написал ей больше ни строчки (мы так и не узнали, вернулся он с фронта или нет, от него до сих пор нет вестей). А Саломея как-то пришла к Канелло и сказала ей: дорогая, возмести мне деньги за кольца. Так мы узнали, что обручальные кольца она купила на свои собственные средства. И целиком и полностью посвятила себя вязанию фуфайки партизана.

Как только тетушка Андриана овдовела, а оккупация уже вовсю установилась, женщина решила оставить ремесло и больше не ездить в турне. Теперь мы будем жить здесь, в Бастионе, в нашем отцовском доме, и здесь и закончим свои дни. Сорокалетняя домохозяйка с восемнадцатилетней дочерью да с горе-невестой Саломеей, оставшейся на бобах, у нее теперь только и мыслей было, как им выжить и чем прокормиться. Тетушка Андриана собрала в доме всю свою родню, то есть Тасоса. У Тасоса до войны был небольшой автобус, на нем он возил народ из Бастиона в деревню Лампия, что очень высоко в горах: там куда ни глянь сплошь каменные дубы, козы на каждом шагу, а теперь и партизаны. Этот автобус он переделал в газген с деревянной чуркой. Только вот поработать теперь доводилось нечасто.

В чем в чем, а в одежде они не нуждались − спасал театральный гардероб покойного Замбакиса. А все сценические принадлежности они сложили в подвал и хранили в память о нем, а сами жили наверху. Обноски репертуарных героинь пришлись как раз кстати, особенно, конечно, повезло мадемуазель Саломее: она то и дело меняла всевозможные шляпки, шляпы-ток и веера. Тетушка Андриана, настоящая мастерица, перешила юбки, костюм Мадам Баттерфляй, киры Фросиньи[35], Мадам Х, одним словом − перешила все. Но мадемуазель Саломея успела покрасоваться в этих нарядах, пока до них не добралась тетушка Андриана, только вот они ей были коротковаты. Даже немецкий патруль останавливался и глазел на нее, когда та выходила в какой-нибудь укороченной накидке, как Эррол Флинн[36]

в «Частной жизни Елизаветы и Эссекса»[37].

А однажды она взяла с собой на прогулку попугая. Ей его подарил на помолвку бывший жених, подарил и оставил одну-одинешеньку. Когда мы взяли Корчу, тетушка Канелло научила его петь «Муссолини простофиля», ну, вылитая Вембо[38], а не попугай, хотя знал он только одну строчку. Во время оккупации его закрывали в клетке и завязывали клюв, потому что тогда снова стали вспоминать эту песню. Мадемуазель Саломея как-то даже невзначай бросила нам: мол, теперь у нас в районе и у попугаев свое движение Сопротивления, это все было еще во времена синьора Альфио.