Пётр и Павел. 1957 год

Телефон, стоящий на тумбочке у изголовья, вдруг пронзительно зазвенел, и от его гадкого звона умиротворённое настроение Павла Петровича тут же улетучилось, будто и не было его вовсе.

Павел Петрович вздрогнул, как от удара, и снял трубку. Звонил Автандил. Он сегодня работал и предложил "товарищу комбригу" свои услуги, но уже на вполне официальных основаниях:

– Если вам неудобно, как вы очень неудачно выразились, товарищ комбриг, "эксплуатировать" меня, наш таксопарк предлагает клиентам ещё одну услугу: присылает машины "по вызову на дом". Вызовите меня, пожалуйста, Павел Петрович, очень прошу, и я доставлю вас в любую точку Москвы и Московской области.

– Спасибо, дорогой Автандил, но я ещё нахожусь в постели, и планов на сегодняшний день пока не строил.

– Так я вас разбудил?!.. Вай-вай-вай!.. Как нехорошо получилось!.. Извините меня, товарищ генерал. Буду звонить ещё! – и в трубке зазвучали короткие гудки.

После этого разговора с Автандилом Троицкий проснулся окончательно. Конечно, он немного слукавил: знал, чем займется сегодня в первую очередь. Но заранее решил про себя: на кладбище поедет один. Тут ему провожатые были не нужны. Он подошёл к умывальнику и умылся холодной водой. Настроение у него было прекрасное, и, вытираясь, он даже начал напевать "Марш энтузиастов", чего не делал последние девятнадцать лет. В дверь осторожно постучали.

– Войдите! – крикнул Павел Петрович и только тут сообразил, что стоит посреди номера в майке и трусах, но было поздно – дверь отворилась… На его счастье, в комнату вошла не Лариса Михайловна (встречи с ней, да ещё в таком разобранном виде, Троицкий боялся больше всего на свете). На пороге стояла вчерашняя дежурная, строгая прямая дама, "училка", как он мысленно окрестил её. В два прыжка Павел Петрович преодолел расстояние между умывальником и кроватью, нырнул в её спасительную глубину и натянул одеяло до самого подбородка.

– К вам вчера молодой человек заходил, – почти не разжимая тонюсеньких губ, произнесла "училка". – Он вам оставил записку, а я запамятовала вам её передать. Извините.

Она подошла к кровати, положила поверх одеяла листок бумаги в клеточку, вырванный из школьной тетради, и величественно удалилась.

"Товарищ генерал, здравствуйте! – писал ему Влад. – Зашёл к вам, но не застал. Приду ещё. Завтра после обеда. Новостей куча, но обо всём при встрече. Очень надо поговорить. Извините за корявый почерк. Отвык писать. Ваш недавний попутчик Владислав".

Павел Петрович оделся и вышел из номера. И тут-то случилось то, чего он так опасался. Возле столика дежурной стояла Лариса Михайловна. Она заступала на дежурство.

Появление Троицкого произвело на неё убийственное впечатление. Оскорблённая добродетель обрела в лице Ларисы Михайловны достойное воплощение. Скорбно склонив голову набок, она всем своим видом демонстрировала… Не обиду, нет. Она глубоко страдала. В который уже раз убеждалась она в коварстве и неблагодарности мужчин, которые не замечали (или не хотели видеть) всей глубины своего нравственного падения. На пожелание доброго утра она ответила таким глубоким вздохом, что любое сердце, в котором ещё осталась хоть капля человечности, должно было содрогнуться и затрепетать.

– Для кого доброе, а для кого… – она не договорила и вновь вздохнула. На этот раз ещё глубже, ещё трагичней.

Павел Петрович не стал выяснять причин столь глубокого страдания несчастной женщины, быстро положил ключи от номера на столик дежурной и позорно бежал.

Погода начала портиться, небо заволокли тяжёлые серые облака, подул пронизывающий северный ветер, и то и дело принимался накрапывать мелкий занудливый дождь. Троицкий поднял воротник пальто и пошёл к остановке троллейбуса. Странно, но за годы, что его не было в Москве, многие номера маршрутов совершенно не изменились. Изменились сами троллейбусы. На смену полутёмным, с небольшими окнами машинам пришли другие – открытые, со стеклянными крышами. И поездка в них приносила бывшему зэку неизъяснимое удовольствие: казалось, не едешь – летишь по городу.

– Я до Ржевского вокзала доеду? – спросил он кондуктора, садясь в троллейбус двадцать четвёртого маршрута.

– До какого такого Ржевского? До Рижского, вы хотите сказать? – неласково переспросила полная пожилая женщина с кожаной сумкой через плечо и бумажными рулончиками билетиков, прикреплённых на ремень этой сумки.

– Да, да, конечно… До Рижского, – поправился Павел Петрович.

– Вам, товарищ, на восемнадцатый пересесть надо будет, – со знанием дела строго сказала кондукторша. – У Марьинского мосторга. Я скажу где. С вас восемнадцать копеек.

Троицкий протянул рубль, и оказалось, что в недрах кожаной сумки находится целый клад монеток. Женщина загребла целую пригоршню, отсчитала сдачу, оторвала от рулончиков два маленьких квадратика, протянула билетики Троицкому и громко объявила на весь салон.

– Следующая остановка "Трифоновская"!.. – и прибавила уже тихо, интимно. – Вам через одну, товарищ… Граждане! Проходим вперёд!.. Пап – ра – шу на задней площадке не скапливаться!..