Пётр и Павел. 1957 год

По мраморным плитам пола чуть слышно шелестели людские шаги, и негромкий людской говор создавал атмосферу какой-то особой торжественности. Ярко горели свечи, и освещённое их колеблющимся светом лицо Натальи казалось прекрасным. И в самом деле, черты лица разгладились, исчезла ироничная складка в углах рта, закрытые веки скрыли обычно настороженный, колючий взгляд, а плотная марлевая повязка вокруг головы придавала её лицу иконописное выражение.

Кто-то осторожно коснулся его плеча. Серёжка, не взглянув даже, понял – отец.

– Посмотри, какая она красивая… – и Алексей Иванович протянул сыну две свечки.

– Зачем они мне? – спросил тот.

– Одну поставь "на канун". Видишь, перед распятием много свечей горит. И каждая из них – это молитва перед Всевышним за умершего, чтобы простил грехи, чтобы упокоил в раю. А вторую перед "Иверской" поставь.

– Я не понял, перед чем?

– Не перед "чем", а перед Кем. Перед "Иверской иконой Божьей Матери". Вон она, видишь?.. В левом приделе. Большая в серебряном окладе… И попроси, чтобы помогла тебе Царица Небесная в эту тяжкую годину, чтобы силы дала не сломиться, с достоинством несчастье перенести.

Серёжа всё сделал так, как советовал отец. Когда ставил свечку "на канун", то тихо попросил про себя: "Боженька! Пусть мама в раю будет. Ладно?" А перед "Иверской" слегка замешкался: фитилёк свечки спрятался в воск, и от этого она никак не хотела загораться. "Не торопись", – послышался ему тихий ласковый голос. Серёжа поднял голову. Прямо на него смотрели добрые скорбные глаза Богоматери. Уж кто-кто, а Она-то знала, как тяжело потерять близкого, родного человека, и потому печалилась и сокрушалась со всеми скорбящими. Не отдавая себе отчёта в том, что он делает, повинуясь необъяснимому душевному порыву, Серёжа не выдержал, опустился перед Ней на колени и стал молиться. Он никогда не делал этого раньше, он не знал ни одной молитвы, поэтому слова у него путались, цеплялись одно за другое, иной раз вообще пропадали или неожиданно выскакивали откуда-то из-под сознания, мешались, комкались, но он не обращал на это внимания и… молился. Горячо, страстно. Сокрушаясь и радуясь, надеясь и… Веруя!..

Наутро, в день похорон, Серёжка проснулся очень рано. За окном было ещё темно, отец тихонько похрапывал, лёжа на раскладушке, громко тикали стенные часы, и под этот ритмичный ход равнодушного времени он лежал, уставившись в потолок, по которому уличные фонари раскидали причудливые тени, думал и вспоминал.