Пётр и Павел. 1957 год

– Бог весть!.. В девятнадцатом году Глуховцевы всей семьёй за границу подались. Я от неё две почтовые открытки получила. Одну из Белграда, а через полгода из Парижа. Больше я про неё ничего не слыхала, – она достала ещё одну фотографию, – А это её брат Виталий!.. А?.. Необыкновенно, неестественно хорош!.. Сколько ночей я из-за него проревела!.. Подушку слезами насквозь промочила!.. А он в мою сторону даже не глядел…

Капа покачала головаой и сказала очень уважительно:

– Военный!..

– Мы с Катей уговорили его сняться, когда он к нам на каникулы из кадетского корпуса приезжал, – Валентина Ивановна перевернула фотографию и прочитала на обороте: – "Пятое августа 1898 год." Боже!.. Как давно это было!.. И как недавно!.. Как-то жизнь слишком быстро прошла… Промелькнула!.. Бедный Виталий!.. Погиб в двадцатом, когда белые из Крыма в Константинополь уходили… Упал с парахода и… утонул, – она увлеклась, перебирая старые пожелтевшие фотоснимки. – Это я… Это моя матушка… Это тоже я… Опять я… с выводком своим…

– Ой!.. – Капа всплеснула руками. – Сколько у вас детишек-то!..

– Пятеро… Троих я ещё в младенчестве схоронила. Вот… Надюшка до году не дожила, а Боренька и Глебушка один за другим ушли… В тринадцатом году у нас страшная холера была… Только Петруша выжил, самый младшенький… Я его отваром из полыни отпоила.

Она стала перебирать фотографии.

– Это брат Алёша… Письмо, что ты мне давеча дала, от него пришло.

– Старший? – почтительно спросила Капа.

– На девять лет меня моложе.

– Тоже очень красивый.

– У родителей нас было шестеро: четыре мальчика и две девочки. А остались только мы с Алёшкой… Как время бежит!.. Когда же мы с тобой, братик, в последний раз виделись?.. – спросила Валентина Ивановна, обращаясь к фотоснимку, на котором во весь рот улыбался озорной мальчишка, весь усыпанный веснушками. И сама себе ответила: – Ну да, ещё до войны!..

– А что так? – удивилась Капа.

– Жизнь развела… Одно хорошо, что не забываем друг дружку: хоть пару раз в году весточки посылаем, – и с затаённой горечью добавила: – Ничего, на похороны приедет.

Капа возмутилась:

– Вы опять?!.. – но тут же осеклась, увидев следующую фотографию. – Ух, ты!.. А эти двое кто?..

– Тот, что сидит, мой батюшка, Богомолов Иван Сергеевич – настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы, что в Замостье. Там теперь консервный завод. А рядом с ним – мой благоверный супруг Петя Троицкий. В те поры, когда их снимали, он батюшке дьяконом сослужил. Царство им обоим Небесное!.. – Валентина Ивановна торопливо перекрестилась.

Капа сочувственно покачала головой и спросила:

– Ну, батюшка ваш, видать, от старости помер, а супруг-то отчего?..

– Ошибаешься. Отец Иван от инфлюэнции умер, то есть от гриппа, как теперь говорят… А Петенька мой… – она не смогла договорить, прижала платок к глазам, фотографии выскользнули из рук и рассыпались по полу. Капитолина кинулась их собирать.

– Ну, ну, не надо!.. – повторяла она, ползая на коленях. – После расскажете, раз вспоминать тяжко… Не надо…

Но Валентина Ивановна уже взяла себя в руки.

– Петя в двадцать втором погиб, – сказала она и замолчала.

Капа протянула ей пачку фотографий. Сверху оказалась та самая, на которой была счастливая мать со всеми своими чадами.

– А этого мальчика как звали? – спросила Капитолина, указывая на самого старшего из детей. – Он что, тоже помер?

– Этот?.. – Валентина Ивановна вдруг помрачнела. – Да нет… Этот, как я только что выяснила, жив.

И опять тяжёлая мутная волна воспоминаний нахлынула на неё и поглотила полностью.

Павел тоже сбежал из родительского дома. Но, если брат Алёшка, уходя, получил отцовское благословение, старший сын её сбежал тёмной ноябрьской ночью, как разбойник, как вор!.. Лишь короткую записку в гостиной на столе оставил… Где же она?.. Валентина Ивановна взяла тугую пачку писем, перевязанную шёлковой лентой, и из самой середины извлекла конверт, на котором мальчишеским почерком было аккуратно написано: «Дорогим моим родителям!» Не постеснялся паршивец «дорогим» написать!..

"…Я знаю, мой уход из дома будет для вас сильным ударом, но постарайтесь простить и понять. Я ухожу не потому, что не люблю вас. Наоборот, моя любовь так огромна, что уже не может вместить в себя только сыновнюю любовь к своим родителям. Я люблю всех! И хочу, чтобы все были счастливы. Поэтому не могу я спокойно сидеть под заботливым родительским крылом, когда по всей земле идёт борьба за счастье народное, за свободу угнетённого люда. Не на жизнь, а насмерть. Новая, светлая, прекрасная жизнь стоит на пороге и зовёт за собой всех, кому дороги идеалы добра и справедливости. И я с открытым сердцем вступаю в эту новую жизнь с твёрдой уверенностью, что даже маленькая толика моих усилий приблизит день грядущего всеобщего счастья. В борьбе обретёшь ты право своё! Простите и прощайте. Павел".

Как это ловко и складно у них получается!.. Ради всеобщего счастья они готовы сделать несчастными самых дорогих и близких!.. И при этом кричат ещё о добре и справедливости!..