Пётр и Павел. 1957 год

– Ты знаешь, сейчас я не представляю, как смог тогда выдержать такой удар. Пару раз я даже покончить с собой пытался. Первый раз воздушную тревогу объявили, и я, по инструкции, сначала убрал в сейф все документы, и, только к виску пистолет приставил, как телефон зазвонил, пришлось на звонок отвечать, после чего стреляться стало как-то глупо. А во второй раз – самая обыкновенная осечка меня спасла… Так и не удалось мне, слава Богу! – руки на себя наложить. В эти страшные дни первый микроинфаркт у меня и случился. Правда, о нём я узнал только через год, когда диспансеризацию проходил, но во время войны такие микроинфаркты были не редкость, и на подобную ерунду никто из врачей внимания не обратил. Ну, а настоящий инфаркт у меня случился уже зимой сорок пятого. Вот тогда-то меня и комиссовали вчистую. Так что к маю я уже из госпиталя выписался, но долго ещё соображал, куда податься: домой или на все четыре стороны?.. Из родных у меня никого не осталось. Брат на фронте погиб в сорок третьем, отца и тётку в тридцать седьмом на цугундер забрали, а матушка на следующий год померла, и был я свободен, аки птица. И чёрт меня дёрнул!.. Захотелось ещё разок хоть издали, хоть краешком глаза на жену и сына своего посмотреть, и поехал я, идиот, домой…

Он замолчал. Воспоминания давались ему с трудом. Ох, не просто это: ещё раз пережить трагедию, которая исковеркала всю твою жизнь.

– Честно тебе скажу, не собирался я Ниночке на глаза показываться. Понимал, много воды уже утекло, сын меня совершенно не знает да и она тоже… вряд ли вспоминает обо мне. А если и помнит, то так… Вообще… Как мы на старые пожелтевшие фотографии глядим и недоумеваем – неужели люди, что на них запечатлелись, жили когда-то? Да, думал я, пусть всё, как есть, останется. Так оно лучше и для неё, и для меня будет… Но!.. Человек предполагает, а Бог располагает!.. Встретил я Ниночку на улице, возле кинотеатра "Победа"… Нечаянно встретил… Она меня первая увидела, поэтому и не смог я скрыться от неё, сбежать не смог… Как она закричала!.. "Боря!!!.." До сих пор крик этот в ушах у меня стоит!.. Кинулась сквозь толпу, схватила в охапку!.. Плачет!.. И смеётся!.. И снова плачет!.. И целует, целует!.. Глаза… щёки… губы… Потом сознание потеряла, еле успел на руки подхватить… Прохожие смотрят на нас, дивятся, чуть не пальцами в нашу сторону тычут… Возле кинотеатра скверик был небольшой… Я её туда на руках отнёс, на скамейку уложил… А что дальше делать?.. Не представляю… Милиционер подошёл, смотрит на меня сурово так… подозрительно. "В чём дело, товарищ кавторанг?" – спрашивает. А что я ему отвечу?.. Не стану же всю историю своей корявой жизни рассказывать… Слава Богу, Ниночка очнулась… Глаза открыла и, как увидала меня, прижалась к груди… Крепко-крепко!.. Гладит по щеке и повторяет: "Живой!.. Живой!.." Ну, милиционер всё понял, отошёл…

Теперь Мяздриков надолго замолчал.

Пётр Петрович, потрясённый его рассказом, сидел тихо, не шевелясь. Он уже точно знал: история эта закончится трагически.

Борис Ильич взял бутылку коньяка, налил себе в рюмку, но вдруг спохватился и спросил коротко:

– Будешь?..

Троицкий кивнул головой.

Выпили.

– Попроси у Леокадии папироску, – жалобно попросил Мяздриков.

Пётр Петрович не стал его отговаривать и позвонил. В кабинет по обыкновению сначала вплыл роскошный бюст его секретарши, а следом и она сама, нарядная и напомаженная пуще обычного по случаю юбилея своего шефа.

– Леокадия Степановна, – чуть запинаясь, начал издалека первый секретарь горкома, – у нас к вам просьба… так сказать… деликатного характера… Надеюсь, это останется между нами?..

Щёки секретарши покрыл заметный румянец.

– Вы же знаете, Пётр Петрович, меня предупреждать не надо.

– Знаю, знаю, дорогая моя!..

Румянец стал ещё заметней, а выдающийся бюст начал вздыматься сильнее и чаще.

– Не могли бы вы одолжить нам одну папироску.

– Как вы узнали, что я иногда… балуюсь… – Леокадия Степановна была так смущена, что казалось, ещё немного, и она упадёт в обморок.

– Интуиция, – скромно опустив глаза, признался Троицкий.

– Вы на удивление проницательны, – низким грудным голосом проговорила секретарша и, призывно покачиваясь на высоких каблуках, вышла в приёмную, чтобы исполнить просьбу своего шефа.

Борис Ильич с наслаждением затянулся и, выпустив в потолок первую порцию дыма, с наслаждением произнёс:

– Сто лет не курил!..

Пётр Петрович всё-таки не выдержал.

– Ежели начал, давай, до конца рассказывай.

Мяздриков тут же помрачнел, горько усмехнулся.

– А рассказывать, собственно, уже нечего. Мы с Ниночкой на этой скамейке далеко за полночь просидели… И говорили… говорили… Я про себя ей всё рассказал, она – про себя. Всё прощения у меня просила и раз двадцать плакать принималась. Всё повторяла, что это Бог её покарал!.. А утром пропала… Вместе с Максимкой…

– То есть как пропала?!.. – удивился Пётр Петрович.