Пётр и Павел. 1957 год

– Я тебя для того и звала, чтобы ты в моё дело по самую макушку залез, – ответила, не глядя на него. – Трудно мне, брат. Ничего я своим коротким умишком понять не могу. Коли время есть, наберись терпения и послушай дуру старую, авось мы с тобой сообща что-нибудь и придумаем.

И опять замолчала. Надолго.

– Ты, главное, не таись, душу свою настежь открой… я ведь как-никак брат тебе… – попробовал вдохнуть в неё новые силы Алексей. – Я, Валечка, чем смогу… Поверь…

– Верю!.. – неожиданно ясно и громко оборвала его сестра. Она гордо откинула назад голову и, грозно нахмурившись, усмехнулась. – А ежели брат, так слушай!..

И помедлив ещё совсем немного, она начала свою исповедь. Никогда и никому она не открывалась так полно, с таким безусловным доверием и надеждой.

– Ты знаешь, Алёшка, что такое страх?.. Не испуг, а именно страх!.. Всепоглащающий!.. Он охватывает тебя всего, от макушки до кончиков пальцев, и не отпускает ни на минуту. Животный страх… До икоты, до дурноты, до дрожи в ногах!.. И унять эту дрожь невозможно, и мутная волна поднимается со дна души, и обволакивает тебя чем-то липким, противным до омерзения… Нет, не могу толком выразить. Одно скажу, и день и ночь ты живёшь с этим чувством, как… как брат с сестрой. Засыпаешь и просыпаешься с одним и тем же ощущением: словно вся перемазалась этой чудовищной гадостью!.. – её даже передёрнуло всю от этих воспоминаний. – Никогда ничего подобного не испытывал?.. А я испытала… И жила в этом непрерывном страхе не один год, не два… Всю жизнь!.. Так мне тогда казалось…

Она замолчала. Выражение лица у неё стало кислое, брезгливое. Она даже поморщилась, словно хотела разжевать целый лимон.

– Но погоди, Лёша… Это только присказка, сказка будет впереди. Ты ведь знаешь, Петруша мне тяжко достался. Родился недоношенным, акушерка, как увидала его, так и брякнула: "Ох, не жилец он на этом свете!" Да и я после родов в постели, почитай, месяца три провалялась. А чуть подрос, началось!.. Скарлатина, дифтерит, коклюш!.. И не просто, как у остальных детей, а в самой что ни на есть острой форме, с осложнениями. Всё время вопрос о жизни и смерти стоял. Ты сам отцом был, знаешь, каково это за ребятишек болеть!.. И, чем хуже им, тем нам они дороже становятся… Так и я… Из всех шестерых с Петрушей было мне особенно тяжело. К тому же он – самый маленький, младшенький то есть, а к слабым у нас особая привязанность, согласись. Вот, может, потому и упустили мы с отцом Павла. Всё внимание Петру отдали, – она чуть перевела дыхание. – Если бы ты знал, как отец побег старшего переживал!.. Бывало, проснусь ночью, а он на коленях перед образами стоит, молится. Видно, провидел, что нам всем испытать предстоит. Сердце у меня кровью обливалось. И что самое обидное: то, что подлец тайком из дому сбежал, словно вор какой или разбойник. Только вот эту писульку на столе в столовой оставил, – она протянула Алексею листок, вырванный из ученической тетради. – Ты почитай, почитай!.. Очень любопытный документ!.. Сразу всё поймёшь.

Алексей взял записку, прочитал.

– Что скажешь?..

– Молодости своим умом жить хочется, а для этого свобода нужна, – он попробовал возразить сестре, только попытка эта вышла у него какая-то не слишком убедительная. – Ведь он же совсем пацан был, а в этом возрасте ангелов среди них днём с огнём не найдёшь.

– Ты тоже, Лёшка, не ангел, тоже отца с матерью оставил… Сколько лет прошло, как из дому в Питер махнул?..

Алексей сокрушённо вздохнул и развёл руками.

– Много… Но не в этом дело, Валечка!.. Думаю, Павлу, как и мне, тоже опостылело за материнскую юбку держаться.

– Согласна… Только при этом надо вести себя по-людски… У тебя хватило смелости, глядя прямо в глаза, сказать отцу о своём решении уйти из отчего дома?.. А этот?!.. Посреди ночи, чтобы, не дай Бог, не увидел кто!.. Как воришка!.. Потому, что стыдно!.. Тайком пацаны либо курят, либо по домам терпимости шастают. На хорошее дело родительское благословение требуется, а Павел… Нет!.. Даже говорить не могу!..

Гнев душил её.

– Погоди, брат. Мне остыть надо. Не хочу я, чтобы эмоции взяли верх надо мной… Погоди, я сейчас…

Богомолов понимал сестру и… не понимал. Конечно, обида, нанесённая ей Павлом, была огромна, но ведь столько лет прошло!.. И пострашнее потери человеческое сердце пережить может, а тут… Неужели эта маленькая женщина, христианка и по воспитанию, и по вере, способна всю жизнь хранить в себе эту боль и гнев?!.. И кроме того… Алексей боялся об этом даже думать, но ведь и оскорблённая мать тоже не сумела перед Господом сохранить свою душу в покое и чистоте…