И понеже царевна София Алексеевна, учиня по своему желанию всё чрез тот бунт, начала трудиться, дабы оной угасить и покой возставить и на кого ни есть сие взвалить, того ради посадила в Стрелецкой приказ князя Ивана Андреевича Хованскаго, которой был генерал доброй и с ними, стрельцами, служивал и человек простой. К тому стрельцы пришли будто в послушание и называли его отцом…
Отзывы и своих и чужих согласно описывают нам Хованского человеком с патрикеевским (лисьим) высокоумием, заносчивым, не умеющим сдержать себя, непостоянным. Ордин-Нащокин называет Хованского человеком непостоянным и слушающимся чужих внушений; это отзыв врага; но вот Майерберг говорит, что Хованский славился в целом свете своими поражениями, проигрывал битвы по своей опрометчивости, по неуменью соразмерять свои силы с силами неприятельскими: царь Алексей Михайлович свидетельствует, что всяк называл его дураком, а народ даёт ему прозвание Тараруя. Сохранилось известие о безнравственном поведении его во Пскове; сохранилось также известие о произвольных и жестоких поступках его с людьми ратными.
Это тот Хованский, что известен всему свету своими поражениями: бешено смелый, увлекаясь безрассудною горячностью, он всегда налетает или наступает на неприятеля, никогда не взвесив сил его на весах рассудка; невежда во всех военных науках, тем не менее, считается достойным начальствовать войском, потому что ведёт свой род от князей Корецких на Волыни, чрез Василия Александровича, внука Дмитрия Корыбута, сына Ольгерда, великого князя литовского. Потому что, по московскому обычаю, между военными начальниками принимается в уважение род, а не опытность, и хотя бы храбрость и благоразумие провели кого-нибудь по всем степеням долговременной военной службы до самой высшей, хотя бы он прославился тысячью побед над неприятелями, все же должен уступить какому-нибудь навернувшемуся лентяю и трусу, которому достались познаменитее предки, и этот, чуть мерцающий собственным светом, затмевает его славное имя, как ни сияй оно ярко.
Между тем этот Хованский делал всё, что было в его силах, подстрекая стрельцов, чтобы они всеми полками требовали свобод, чтобы они более ни к каким работам не принуждались и чтоб называли их не как раньше, но «выбранной надворной пехотой», что означает «отборная дворцовая пехота». И это также было им после всевозможных отговорок пожаловано, а также указано, чтобы справа от ворот замка была воздвигнута колонна, на которой, в знак вечной памяти, были записаны все несправедливости, которые послужили причиной недавнему мятежу, – что также было немедленно исполнено.
6 июня стрельцы [в который уже раз] подали челобитную, написанную стрельцом Алексеем Юдиным, самым близким человеком к Хованскому. Челобитная эта подавалась от имени не одних стрельцов, но также пушкарей, солдат, гостей, посадских людей, ямщиков и жителей московских слобод. Стрельцы представляли совершённое ими убийство верной службой государям и просили, чтобы за такую службу на Красной площади был поставлен столп с написанными на нём именами «побитых злодеев» и с описанием преступлений, за которые они были убиты, чтобы стрельцам и людям других сословий, участвовавшим в убийствах, даны были похвальные жалованные грамоты за красными печатями, чтобы ни бояре и никто другой не смел обзывать их бунтовщиками и изменниками под страхом беспощадного наказания…
Таковые грамоты раздаваны были их выборным людям при дворе царском. И приняв те, из самого Кремля они, стрельцы, несли на головах своих с великим почтением до самых своих съезжих изб, и везде полки все, будучи в строю, принимали их с чрезвычайною встречею и звоном церковным в приходах своих во все колокола.
Правительство беспрекословно согласилось на всё и издало печатную грамоту в смысле поданной челобитной. Стрелецким полковникам Циклеру и Озерову было поручено поставить столп на площади, какого хотели стрельцы.
Эти меры производят впечатление сделки, заключённой между новым правительством и мятежниками. Царевна таким образом наградила стрельцов за оказанные ей услуги.