Это был брат той Монс, которую когда-то любил Пётр. Пётр сам назначил его камер-юнкером своей жены.
У её величества царицы четыре камер-юнкера, все красивые и статные молодые люди; из них двое русские, Шепелев и Чевкин, и двое немцы, Балк и Монс (двоюродный брат госпожи Балк, очень, говорят, любимой царицею).
В чём состояли обязанности нового камер-юнкера, какие обстоятельства могли поставить Монса в частые сношения с Екатериной и тем самым дали ему возможность вызнать её особенное внимание?
На камер-юнкере лежала масса обязанностей. Не станем перечислять их, скажем только, что в число их входила обязанность неотлучно находиться при государыне: он сопровождал её за границу, хлопотал об удобствах пути; он должен был быть вблизи государыни на всех обедах, ассамблеях и маскарадах. На нём же лежала обязанность развлекать Екатерину во время отлучек её «старика-батюшки». Монсу было в это время тридцать лет, и он был очень хорош собой.
И вот, когда страсть государя к жене обратилась в то чувство глубокой привязанности, которая прекращается разве со смертью, в то время, когда Пётр от нежной цидулки к жене переходил к предписанию сыщикам ловить первенца-сына, – в это-то время Екатерина, гордая победой над сердцем «старика-батюшки», обращает взор, исполненный особенной ласки, к своему новому придворному.
25 ноября 1724. Некто Монс, брат девушки, в которую Царь был так влюблён, что, может быть, даже женился бы на ней, если бы она получше вела себя, успел настолько вкрасться в милость к Царице, что сделался ея первым камергером. Он приобрёл такое влияние над Государыней, что почти все ея милости проходили через его руки, или через руки другой его сестры, супруги генерала Балка. Открыто много злоупотреблений этого молодого человека, обвиняемаго теперь в получении безчисленнаго множества взяток за неправыя дела. Многие говорят, впрочем, будто постигшая его роковая судьба вызвана ещё и другими соображениями. Как бы то ни было, в понедельник вечером этот Монс арестован. Всё имущество его опечатано, а самого его уже два раза подвергали пытки кнутом. Обе сестры его и зять тоже арестованы вчера, и по всем вероятиям вся эта семья погибнет. Предположения и слухи обращаются на такие предметы, о которых позволительно разве лишь думать и которые, может быть, совершенно неосновательны. События покажут, что правда, что нет.
Я вспоминаю, что в начале этой интриги, будучи при дворе, но совершенно ничего не зная о том, что происходило между царицей и её камергером Монсом де ла Круа, я не только подозревал об этом, видя их вместе, но даже и не сомневался в этом. Хотя я их видел лишь публично, но однажды, когда при дворе было большое скопление народа, я, как никогда ранее, понял, насколько слепа любовь и что её труднее скрыть, чем что-либо иное.
Есть ли фактические, документальные, свидетельства об этой любви? Таких свидетельств нет; но что Монс бесспорно владел в это время сердцем Катерины Алексеевны, об этом можно судить из того необыкновенного значения, какое получил он при её дворе. Это значение, власть и сила сознавались уже всеми не только знатными придворными, но даже последними из дворцовых служителей и служительниц; все как нельзя лучше видели источник этой силы: он заключался в любви к нему Екатерины.
Он считал себя французом по происхождению. Его фамилия и имя, казалось, подтверждали это предположение, хотя он родился в Москве, а его отец и мать считались немцами. Родители его были немцы, считавшие себя выходцами из Франции, что подтверждает его фамилия.