Пётр Великий в жизни. Том второй

9-го [ноября 1724 года]. Сегодня нам сообщили по секрету странное известие, именно что вчера вечером камергер Монс по возвращении своём домой был взят генерал-майором и майором гвардии Ушаковым и посажен под арест в доме последнего; также, что арестованы ещё двое других, именно маленький (?) кабинетный секретарь императрицы и её камер-лакей, которые были постоянно в каких-то сношениях с камергером. Их, говорят, отвели в летний дворец императора. Это арестование камергера Монса тем более поразило всех своею неожиданностью, что он ещё накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревая и тени какой-нибудь немилости. В чём он провинился – покажет время; между тем сестра его, генеральша Балк, говорят, с горя слегла в постель и в совершенном отчаянии.

Дневник камер-юнкера Берхголъца. С. 759

11-го [ноября 1724 года]. Молодой Апраксин рассказывал, что Монс первые два дня сидел под арестом в своей комнате, охраняемой часовыми, но что теперь его перевезли в зимний дворец императора, где заседает Верховный суд, делающий ему допросы под покровом величайшей тайны. Апраксин же говорил, что Монс в эти два дня страшно изменился и что у него будто бы от страху был удар; впрочем, он продолжает утверждать, что не знает за собою никакой вины. Генеральша Балк со страху всё ещё лежала в постели очень больная.

Дневник камер-юнкера Берхголъца. С. 759

13-го [ноября 1724 года]. Сегодня мы узнали, что поутру Ушаков арестовал также генеральшу Балк, которую поместили у него в доме в той же комнате, где сидел несколько дней её брат. Дом этот, говорят, весь окружён часовыми. Сегодня же, как мы слышали, арестовали и молодого камергера Балка, но он покамест сидит только в своём доме или в доме матери. После обеда во всём городе объявляли с барабанным боем и прибивали к стенам извещения, что так как камергер Монс и сестра его Балк неоднократно позволяли подкупать себя и потому арестованы, то всем, кому что-нибудь известно об этом или кому приходилось давать им, вменяется в непременную обязанность и под страхом тяжкого наказания немедленно заявлять о себе. Думают поэтому, что дело этих арестантов примет весьма опасный оборот. Говорят, что они во многом уже уличены из собственных их писем.

Дневник камер-юнкера Берхголъца. С. 759

14-го [ноября 1724 года]. И в этот день о Монсе и генеральше Балк опять объявляли с барабанным боем то же самое, что и накануне, почему здесь все того мнения, что дело их кончится плохо, тем более что явилось уж много лиц, от которых они принимали подарки.

Дневник камер-юнкера Берхголъца. С. 759

Екатерина имела с мужем объяснение, и оно кончилось для неё как нельзя лучше; или же государь имел какие-нибудь другие виды? Вообще надо прийти к одному из следующих заключений: Екатерина с обычным искусством успела вновь возбудить любовь к себе государя, сумела совершенно оправдаться; Монс не показал ничего для неё опасного, обошёл многое молчанием и жизнью запечатлел к ней свою преданность, или же, наконец, Пётр узнал грустную тайну, до сих пор известную всем, кроме его самого, но решился не чинить страшного розыска над той, которой обязан был многими счастливыми днями своей жизни. Последнее заключенье, как оно ни противоречит мстительному, ничем не сдерживаемому характеру Петра, тем не менее, кажется вернее других.

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 479

Монсу, конечно, были известны истинные мотивы процесса, который организовали против него. Он сам помог выдвинуть такое обвинение, которое бы никого не обесчестило, объявив себя, по собственному почину, виновным в многочисленных взятках, за которые его и судили, и он был обезглавлен в Петербурге. Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить и над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь. Когда же он сказал о своем намерении графам Толстому и Остерману, оба они кинулись к его ногам, чтобы заставить его отказаться от этого. И если это им удалось, то не потому, что они ему доказали, что самое мудрое решение состояло в том, чтобы замять это дело как можно быстрее, иначе оно станет в глазах всего мира первым знаком его бесчестия: это им удалось лишь потому, что они затронули вопрос о его двух дочерях от этой женщины, к которым он питал большую нежность. В то время шли переговоры об их замужестве с европейскими государями, которые, конечно, не захотели бы на них жениться после такого скандала.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991. С.152-153

Монсу и было предъявлено лишь обвинение во взяточничестве. Пётр на допросе ни разу не упомянул имени жены.