16-го [ноября 1724 года], в 10 часов утра, объявленные накануне казни совершены были против Сената, на том самом месте, где за несколько лет повесили князя Гагарина. Бывший несчастный камергер Монс по прочтении ему приговора с изложением некоторых пунктов его вины был обезглавлен топором на высоком эшафоте. После того генеральше Балк дано по обнаженной спине 11 ударов кнутом (собственно только 5); затем маленькому секретарю дано кнутом же 15 ударов и объявлена ссылка на 10 лет на галеры для работы при рогервикской гавани, а камер-лакею императрицы, также приговоренному к ссылке в Рогервик, – ударов 60 батогами. Из приговора явствовало также, что сын генеральши Балк, камергер Балк, не останется при дворе, а будет в чине капитана отправлен на службу в дивизию генерал-лейтенанта Матюшкина, куда последует за братом с чином сержанта и младший сын генеральши Балк, состоявший пажом при императрице. Все присутствовавшие при этой казни не могут надивиться твёрдости, с которою камергер Монс шёл на смерть. По прочтении ему приговора он поклоном поблагодарил читавшего, сам разделся и лег на плаху, попросив палача как можно скорей приступать к делу. Перед тем, выходя в крепости из дому, где его содержали, он совершенно спокойно прощался со всеми окружающими, при чём очень многие, в особенности же близкие знакомые его и слуги, горько плакали, хотя и старались, сколько возможно, удерживаться от слёз. Вообще многие лица знатного, среднего и низшего классов сердечно сожалеют о добром Монсе, хоть далеко не все осмеливаются показывать это. Вот уж на ком как нельзя более оправдывается пословица, что кто высоко стоит, тот и ближе к падению! По характеру своему Монс хоть и не был большим человеком, однако ж пользовался немалым почётом и много значил; имел, конечно, подобно другим, и свои недостатки; может быть, уж слишком надеялся на милость, которую ему оказывали; но со всем тем он многим делал добро и уж наверно никак не воображал, что покончит так скоро и так плачевно.
Кроме своей природной красоты он обладал грациозностью во всех своих поступках, которую он сохранил и на эшафоте. Даже в тот момент, когда удар топора отсёк ему голову, он продолжал оставаться всё тем же человеком, скорее желая, а не боясь смерти. Под предлогом, что ему необходимо побеседовать с лютеранским священником, который его сопровождал, за несколько минут до казни он передал ему золотые часы, внутри которых находился портрет царицы. Он отвёл также в сторону палача, чтобы предупредить его, что в подкладке его брюк находится портрет, обрамленный бриллиантами, и велел ему взять этот портрет и бросить в огонь. Это тоже был портрет Екатерины. У него имелся ещё и третий, который он ловко передал одному скромному человеку в то время, когда его перевозили из дома в крепостную тюрьму.
20-го [ноября 1724 года] тело камергера Монса всё ещё лежало на эшафоте.
Тело Монса с неделю лежало на эшафоте, а когда помост стали ломать, труп взволокли догнивать на особо устроенное колесо.
Пётр отомстил по-петровски: казнил Монса и заспиртованную в банке голову казнённого поставил на ночном столике Екатерины.
Весь свой гнев он выместил на любовнике, которому публично отрубили голову, осудив за вымышленные преступления, а не за те настоящие, за которые он был казнён. Что касается любовницы, то царь получил удовлетворение от того, что через 10 или 12 дней после казни, о которой только что говорилось, ей показали тело её любовника и его голову, посаженную на кол посреди площади. Он заставил её пересечь эту площадь по диагонали, чтобы перед ней предстало всё это ужасное зрелище с эшафотом. Царь совсем не подготовил её к такому зрелищу. Он ей предложил, выезжая из дворца на открытых санях, направиться в отдалённый квартал, куда они часто ездили вместе. Всё время, пока они пересекали площадь, он пристально и злобно следил за ней. Но у неё хватило твердости сдержать слезы и не проявить никакого волнения.
…С заострённого кола угрюмо смотрела на пышный поезд голова Виллима Ивановича Монса.
В день казни императрицу видели необычайно веселой, улыбка не сходила с её губ.
Вместе с великими княжнами она училась танцевать менуэт. На другой день после казни Пётр повелел императрице сесть в сани и повёз её на Троицкую площадь мимо эшафота, мимо трупа казнённого. Екатерина сидела в санях спокойно, продолжала улыбаться.