Пётр Великий в жизни. Том второй

Так как Монарх был столь же нетерпелив, сколько и деятелен, то врачи его, господа Блументросты (messieurs Bloumentrost), при первых припадках, прописывали ему лишь слабые, временно облегчающия средства. Очень возможно, что невежество, в котором нельзя не заподозрить этих врачей, было главной причиной той легкости, с какой Царь сам относился к своей болезни, воображая, будто всегда несколько облегчавшие его минеральные воды могут вполне уничтожить внутренний яд. Между тем, опыт доказал, что они, напротив, приносили вред, особенно потому, что Царь последовательно принимал Олонецкие и Пирмонтские воды зимою, в самые сильные морозы. Вследствие всего этого Монарх всё похварывал с самого возвращения своего из Ладоги; делами он занимался мало, хотя и выходил и выезжал по обыкновению. В ночь с 20-го на 21-е Генваря с ним сделался жестокий припадок задержания мочи (il fut attaque d’une retention d’urine tres-violente). Ему дали обычные употребляемые в таких случаях лекарства и через несколько дней объявили, что всякая опасность прошла. Однако ж призвали на совет нескольких врачей и между прочим некоего весьма сведущего Итальянца, по имени Азарити (nomme Azzariti). Когда ему объяснили причину болезни Царя, он признал её излечимой, если последуют предлагаемому им способу лечения. А именно: извлекут из мочеваго пузыря застоявшуюся и гниющую в нём урину (de degager la vessie de urine), чем предупредится воспаление, а за тем, посредством лекарства, пользу которого врач этот многократно изведал на опыте, примутся за излечение язвочек, покрывающих, по общему мнению врачей, шейку мочевого пузыря. Блументросты отвергли сначала совет, поданный не ими, и продолжали своё пальятивное лечение, так что до утра Субботы, 3-го числа того месяца, положение Царя нисколько не улучшилось. К вечеру этого дня ему стало хуже, а ночью с ним сделались такие судороги, что все думали, он не перенесёт их. За судорогами последовал сильный понос, а в Воскресенье утром заметили, что урина издаёт сильный гнилостный запах.

Итальянский врач обратил на это внимание прочих врачей и снова стал настаивать на необходимости извлечь урину из мочевого пузыря. Тем не менее, это отложили до следующего дня, и только в десять часов утра хирург Англичанин, по имени Горн (Horn), удачно сделал эту операцию. Извлечено было до четырех фунтов урины (de quatre livres), но уже страшно вонючей и с примесью частиц сгнившего мяса и оболочки пузыря. Однако Царь всё же почувствовал облегчение. Он проспал несколько часов, и по городу разнесся слух, что всякая опасность миновала. Ночь с Понедельника на Вторник прошла довольно спокойно, но часов в десять утра, когда Царь попросил поесть и проглотил несколько ложечек поданной ему овсянки, с ним тут же сделался сильный пароксизм лихорадки. Тогда-то все поняли, что у него начался Антонов огонь и что, следовательно, нет более никакой надежды. Ни один из врачей не осмеливался сообщить это известие Царице. Но когда Толстой спросил Азарити, тот сказал ему, что если для блага государства нужно принять какие-нибудь меры, то пора приступить к ним, ибо Царю недолго уже остаётся жить. Действительно, в ночь со Вторника на Среду с ним опять сделались судороги, после чего наступил бред, во время которого он всё говорил, что принёс свою кровь в жертву. В бреду он, несмотря на усилия окружавших его, вскочил с постели и приказывал отворить окно, чтоб впустить свежего воздуха, но тот час же упал в обморок, и его снова уложили в постель. С этой минуты и до самой кончины своей он, можно сказать, не выходил более из состояния агонии. Говорить он почти не мог, не мог сделать и никаких распоряжений. О завещании ему и не напоминали, отчасти, может быть, из боязни обескуражить его этим, как предвещанием близкой кончины, а может быть и потому, что Царица и её друзья, зная и без того желания умирающего Монарха, опасались, как бы слабость духа, подавленного бременем страшных страданий, не побудила его изменить как-нибудь свои прежние намерения…»

Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 52. 1886 г., стр. 433-436

…Его тело было выставлено на бархатной, расшитой золотом, постели в дворцовой зале, обитой теми самыми коврами, которые он получил в подарок от Людовика XV во время своего пребывания в Париже.

Костомаров Н. Исторические монографии и исследования. Книга III, том V. С. 245