Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— На, браток, докури. Махра с мятой, понял? Оно, конечно. - ты устроился законно: уборная всю дорогу при тебе. Но, Милок, тута бойся одного — всасывающего аппарата!

Все новички записаны в школьную тетрадь с надписью «Больничный журнал» и разнесены по двум фанеркам — на 400 грамм хлеба и барачное питание: это обычное, так называемое общее питание, но приготовлено оно Александром Сергеевичем чище, лучше и, главное, честнее, чем на лагерной кухне. К нему добавляется котлетка из сырого мяса и стакан молока (еще два фанерных списка).

Каждый больной получил какое-нибудь врачебное назначение на новых фанерках: оно необходимо психологически, это та соломинка, за которую хватаются утопающие. С завтрашнего дня Буся будет смазывать йодом ушибленное колено человеку, который повалился от голода — но все равно, смазывать надо, даже если нельзя накормить: лишить страдающего еще и надежды — это было бы слишком жестоко! Петька уже показал новичкам места на нарах и перетащил их под руки в баню. Там он сполоснет всех прохладной водой без мыла (горячая вода выдается только работягам и по одной шайке раз в десять дней вместе с десятиграммовым кусочком дрянного мыла) и затем ослабевших, почти полуобморочных, по очереди притащит на спине обратно в барак.

А я с Бусей выхожу на крыльцо и торопливо делаю несколько глубоких вдохов. Затем мы стискиваем зубы и отчаянно лезем на нары — начинается обход лежачих больных. Ежедневно я осматриваю половину наличного состава, то есть сто из двухсот. Человек пятьдесят, так называемые ползунки, сами доберутся до кабинки, а вот остальных, именуемых дохликами, мы обязаны осмотреть на месте. Казак Буся, с коптилкой в одной руке и фанерным списком в другой, пробирается между лежащими первым, я ползу вторым. Вот он осветил фамилию в списке, справился у соседей о состоянии больного, заполз больному за голову, приподнял ее и разгреб лохмотья на груди и животе.

— Лопатин Степан Иванович, лежит второй месяц.

Я ощупываю, выстукиваю и выслушиваю больного. Взяв в руку коптилку, освещаю нужные места — лицо, живот, пролежни, анус, конечности.

— Отметьте — плюс/минус = минус.

Это наш шифр — «состояние ухудшается».

Мы выползаем в проход, Буся делает отметку, и мы снова лезем в темный смрад. Буся водит коптящим огоньком направо и налево и находит следующего.

— Иванченко, Парфен Игнатьевич. Один месяц и три дня.

Найти пятьдесят больных в темноте нелегко: они совершенно равнодушны к окружающему, не отвечают на вопросы и все похожи один на другого, как однообразны и симптомы их болезни, или лучше сказать состояния.

В тусклом кружке света я вижу вьющуюся струйку копоти, напряженное лицо Буси с каплями пота на лбу и то, что мы ищем. В груде черных и серых тряпок вдруг выплывает из мрака холодная, сухая, шероховатая, серая или синеватая кожа больного сухой формой: оттянешь такую кожу от выпирающих костей, и она долго не расправляется и торчит жесткой складкой, как скомканная оберточная бумага. Или покажется голая нога отечника, похожая на блестящую, очень толстую и плотную колбасу: привычного очертания ноги нет, от паха до кончиков пальцев на матрасе лежит холодная, влажная, полупрозрачная колбаса, из которой внизу чуть торчат человеческие ноготки; вверху кожа до блеска натянута, но цела, а ниже того места, где должно быть колено, — не выдержала натяжения, лопнула и дала розовые трещины, из которых сочится прозрачная влага.

— Нечипуренко Влас Власович, три месяца десять дней, — прочтет по списку Буся у следующего и осветит череп, к костям которого как будто прилипла истонченная мертвая кожа; ввалившиеся глаза полузакрыты, зубы оскалены в застывшей насмешливой усмешке.

— Что-то ты сегодня плох, Влас Власович! — скажу я. — Буся, освети его целиком. Надо уточнить общий статус, это скоро понадобится. Вы поняли?

Мое лицо как будто ползет по торчащим ребрам — короткой трубкой я ловлю в легких признаки начинающегося застойного воспаления, предвестника конца. Агонизирующих мы перетаскиваем на единственную вагонку, стоящую у двери — там больше света и воздуха и никто не толкает. Буся поворачивает то, что когда-то в миловидной украинской деревне было Власом Нечипуренко, и мы видим выпяченные углы лопаток, острые шипы позвонков и реберные дуги, ниже — ножеобразные края тазовых костей, а под ними, вместо ягодиц, Два пустых, сморщенных кожаных мешка, между которыми темнеет глубокая воронка: зажимы прохода ослабели и разошлись, и он зияет так, что кажется, освети Буся воронку получше — и через нее будет видно еще живое сердце…

Закончив осмотр, мы моем руки и валимся на табуреты — выбраться на воздух нет сил. Так мы сидим, скрючившись, подпирая головы руками. Потом начинают возвращаться силы.