Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Зал ответил приличествующими случаю аплодисментами. Товарищ Пушкин пользовался официальным покровительством и считался обязательным блюдом всех меню наших культурных мероприятий. Демонстративно аплодировали все вольные врачи и начальники. В зале находилось только несколько человек, знавших, что стихи написаны ради озорства самой Владимировой. «Сошло!» — смеялись её глаза, но она опять посерьёзнела и объявила новый номер — молодой цыганенок Коля вышел бацать чечётку. В руках у него мелькали две лагерные деревянные ложки, в зубах он зажимал петлю от большой стеклянной кружки Эсмарха, из которой в амбулатории ставили клизмы — её удобно было держать за петлю, оставляя свободными руки.

Это было сверхъестественное удовольствие! Блатные умеют бацать, и в зоне человек сто в других условиях сошли бы за первоклассных исполнителей чечётки. Но здесь был лагерный театр, и среди зрителей находились десятки тонких знатоков и сумасшедших любителей этого искусства. Коля топал и крутился, стоя на месте пускал тончайшую ритмическую дробь каблуками и ложками, шёл вприсядку, ползал на коленях и, в конце концов, довёл зал до исступления. Резкий звон стекла и треск ложек потонул в реве зала, все встали и с потерянными улыбками смотрели на человека, который с таким совершенно изумительным чувством ритма плясал с клизменной кружкой в зубах, то сунув ложки в кружку и прихлопывая себя ладонями под коленами, по ляжкам и даже по лбу, то отбивал такт коленами по полу, а ложками по подошвам. «Давай, гад! Давай, падло, чтоб тебя зарезали!» — орали зрители. Наконец, когда накал восторга достиг апогея, Коля, потный, малиново-красный и растрепанный, поставил кружку на пол, и зал стих. Это был последний и коронный номер: танцор, расслабив мышцы челюсти, стал бить себя снизу по подбородку, извлекая из собственных зубов чёткий и предельно ритмичный лязг и подбрасывая при этом носки сапог выше головы.

Когда это дикое, языческое, поистине лагерное зрелище кончилось и все успокоились, Катя опять шагнула вперёд.

— А сейчас прослушайте нового члена нашей культбригады заключённую Евгению Зорину. Она прочтет стихотворение Ильи Эренбурга из цикла «Молитвы за Россию».

Это было новое озорство, но этого раннего цикла никто из начальства не знал, а Эренбург тогда официально котировался очень высоко, и все вольняшки опять демонстративно захлопали.

— Пожалуйста, Женя.

Грязнулька спокойно прошла из-за кулис вперед к самому краю сцены. Стройная, чёрная фигурка с красивым лицом, не выражавшим ничего, спокойно поклонилась. Несколько мгновений стояла, опустив голову и не шевелясь, потом медленно выпрямилась.

— Девка что надо! Такую бы к нам в бригаду, — одобрительно бухнуло из зала несколько голосов, но Грязнулька не повела бровью, и шутники стихли. Медленно, ясным голосом она начала:

Наши потомки прочтут про битвы,Заучат имена вождей и ораторов, и цифры убитых, и даты,Но они никогда не узнают, как сладко пахли на поле брани розы, Как звонко стрекотали средь грома пушек стрижи,Как была прекрасна в те годы жизнь.

Никогда, никогда солнце так радостно не смеялось, как над городом разгромленным.Когда люди, выползая из подвалов, дивились: «Есть ещё солнце?» Гремели речи мятежные, умирали ярые рати,Но солдаты узнали, как могут пахнуть подснежники За час до атаки.Вели поутру, расстреливали…

Но только эти узнали, что значит весеннее утро:В косых лучах купола горели,А ветер молил: «Минуту… Ещё минуту…»Целуя, не могли оторваться от горьких губ,Не разжимали крепко стиснутых рук,Любили: «Умру… Умру…»Любили: «Эх гори, огонёк, на ветру!»

Любили: «О, где же ты, где?»Любили, как могут любить только здесь, на мятежной и нежной звезде.В те годы не было садов с золотыми плодами,Но только мгновенный цвет, один обречённый май,В те годы не было спокойного «Так до свиданья!»,Но только звонкое, короткое «Прощай!»Так читайте ж о нас и дивитесь!