Читаем Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты полностью

Такое же революционное пробуждение загробных троглодитов дано во множестве других агитационных текстов и марксистского, и народнического направления — хотя бы в стихах А. Гмырева, где приметы Аида перенесены на самый быт рабочих:

Из жилищ-гробов с проклятьемВековым цепямОни встали дружной ратьюНа беду царям.И на место жизни ада
Где давил их мрак,Вырастает баррикада,Рвется красный флаг.(«В набат»)Выходите же на улицу, друзья,Из своих прогнивших домиков-гробов.(«Призыв»
)

С могильным заточением отождествлено, разумеется, и подполье («Свет подпольный, потаенный и скупой, — / День иль ночь вверху — не все ли нам равно? / Глубоко в земле, в камнях, подвал слепой, — / От ищеек скрыто наглухо окно…» — А. Богданов, «В подполье»)[271].

Двойничество антагонистов

Иначе говоря, при сколь-нибудь внимательном изучении этого образного ряда вскрывается роковое двойничество между верхними и нижними упырями — и те и другие равно принадлежат царству нежити. Комментируя в 1911 году данные о производственном травматизме в горнозаводской промышленности, Бонч-Бруевич, будущий управделами Совнаркома, приписывает капиталистам особую, людоедскую арифметику «убытков» (явно подсказанную специфической коммерцией Шейлока). Точнее, он инкриминирует им свои собственные подсчеты, требующие все же определенной склонности к такому занятию:

Капиталисту более всего, конечно, интересно знать <…> отношение количества жертв к количеству добываемых пудов продукта. И оказывается [для кого?], что на сто миллионов пудов добычи приходится пострадавших около трех тысяч человек. А убитых в 1908 г. — пятьдесят человек на сто миллионов пудов, т. е. за это число пудов продуктов горной промышленности, наверное, было заплачено около 250 пудов человеческого мяса, или, что то же, 10 000 пудов продукта, оплаченных приблизительно одним фунтом человеческого мяса. Вот цена этого дорогого мяса![272]

Приметы каннибальско-кладбищенского тождества между властителями и рабами различимы даже в сюжетах прометеевского круга — например, у Скитальца:

Тихо стало кругом: люди грудой костей
В темных ямах тихонько зарыты.Люди в тюрьмах гниют в кольцах крепких цепей,Люди в каменных склепах укрыты.Тихо стало кругом: в этой жуткой ночиНет ни звука из жизни бывалой.Там — внизу — побежденные точат мечи,Наверху — победитель усталый.
Одряхлел и иссох обожравшийся зверь!Там, внизу, что-то видит он снова;Там дрожит и шатается старая дверь.Богатырь разбивает оковы.Задохнется дракон под железной рукой,Из когтей он уронит свободу.С громким, радостным криком могучий геройСмрадный труп его бросит народу[273].
Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Книга Н. Долининой «По страницам "Войны и мира"» продолжает ряд работ того же автора «Прочитаем "Онегина" вместе», «Печорин и наше время», «Предисловие к Достоевскому», написанных в манере размышления вместе с читателем. Эпопея Толстого и сегодня для нас книга не только об исторических событиях прошлого. Роман великого писателя остро современен, с его страниц встают проблемы мужества, честности, патриотизма, любви, верности – вопросы, которые каждый решает для себя точно так же, как и двести лет назад. Об этих нравственных проблемах, о том, как мы разрешаем их сегодня, идёт речь в книге «По страницам "Войны и мира"».В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Наталья Григорьевна Долинина

Литературоведение / Учебная и научная литература / Образование и наука
Михаил Кузмин
Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.знак информационной продукции 16+

Джон Э. Малмстад , Николай Алексеевич Богомолов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное