Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Глубочайшая ошибка «новой оппозиции» состоит в том, что она <…> не верит в победу социализма в нашей стране <…> Отсюда безнадежность и растерянность перед трудностями («К вопросам ленинизма»).

Троцкизм есть неверие в силы нашей революции, неверие в дело рабочих и крестьян, неверие в дело смычки; отсюда хныканье и растерянность перед трудностями («Партия и оппозиция»).

Забавно, кстати, что убежденный материалист Троцкий был очень задет этим действительно несправедливым обвинением. На заседании ЦКК в июне 1927 года он вполне аргументированно возразил:

«Нас обвиняют, как известно, в пессимизме и маловерии. С чего началось обвинение в „пессимизме“? Это глупенькое, пошленькое словечко было выдумано, кажись, Сталиным. [Вся фраза, включая подчеркнуто пролетарское „кажись“, демонстративно апеллирует к ленинской стилистике.] Между тем для того, чтобы так плыть п

ротив течения, как мы плывем, нужно побольше веры в международную революцию, чем у многих из вас. С чего началось это обвинение в маловерии? С пресловутой теории о построении социализма в одной стране <…> Мы не поверили в это откровение, и поэтому мы — пессимисты и маловеры». И далее: «А какие качества нужны для того, чтобы при нынешних условиях войти в оппозицию? Нужна очень крепкая вера в свое дело, т. е. в дело пролетарской революции, настоящая революционная вера. А вы требуете только веры защитного цвета, — голосовать по начальству, отождествлять социалистическое отечество с райкомом и равняться по секретарю»[472].

Эта прекрасная богословская отповедь, разумеется, не произвела ни малейшего впечатления на генсека. Вдобавок ко всему, еврейское неверие, на павловско-святоотеческий манер, смыкается у него с ветхозаветной приверженностью вещественным «стихиям мира сего»; на марксистском жаргоне она называется буржуазностью, а на жаргоне антисемитском — еврейским торгашеством, гешефтмахерством, которое когда-то инкриминировала Бунду Роза Люксембург. В том же грехе Сталин как бы вскользь обвиняет в 1920‐е годы левую оппозицию в германской компартии — группу Рут Фишер, с «ее двойной бухгалтерией в политике» («Речь в германской комиссии на VI пленуме ИККИ»).

Хуже всего, что неверие и безнадежность могут носить целенаправленный, злонамеренный характер: «Кто пытается свертывать социалистические перспективы нашего строительства, тот пытается гасить надежды <…> пролетариата» («О социал-демократическом уклоне в нашей партии»). Так «ослабляется воля пролетариата к строительству социализма» — на радость его врагам.

В целом оппозиция ведет себя наподобие дурных монахов из «Добротолюбия», не стяжавших духовной трезвости: она «перешла от очарования к разочарованию, более того, — к отчаянию». Грех отчаяния, ослабляющий душу, всегда чреват ее капитуляцией перед дьяволом — через несколько лет это положение будет продемонстрировано с потрясающим размахом. Снедаемые завистью и властолюбием, «не видя никаких перспектив, они в отчаянии хватаются за последнее средство борьбы, — говорится об оппозиционерах в закрытом письме ЦК от 29 июля 1936 года. — <…> Главным мотивом перехода к террору они считают именно успехи, одержанные партией на всех фронтах социалистического строительства, успехи, вызывающие у них озлобление

и толкающие их на месть»[473]. В отчетном докладе на XVIII съезде, посвященном итогам закончившейся чистки, Сталин заговорит об этой совершенно сатанинской методе буржуазных разведок «использовать слабости» — т. е. грехи оппозиционеров — «для того, чтобы запутать их в свои шпионские сети».

Там, где нет веры и надежды, нет и любви. Ее место неминуемо должна занять ненависть — преступная ненависть к социалистическому государству.