Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Ну что же, — грозно завершает свою речь Сталин, — скатертью дорога к «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду»! Скатертью дорога! Только поторопитесь, достопочтенный Троцкий, так как «Павел Борисович», ввиду его дряхлости, может в скором времени помереть, а вы можете не поспеть к учителю. (Продолжительные аплодисменты.)

Сама эта «дряхлость» и старость, всегда отвратительная Сталину (о чем подробнее — в следующей главе), — знак ветхозаветной обреченности его врагов. На победоносном XV съезде он представил Ленина в качестве прямого олицетворения истинно русских пролетарских сил, тогда как фарисействующую, изолгавшуюся оппозицию персонифицирует все тот же злосчастный бундовский еврей с ветхозаветной фамилией:

Соединить Ленина с Абрамовичем!

Нет уж, товарищи! Пора бросить эту жульническую игру. Вот почему я думаю, что разговоры Каменева об единстве «во что бы то ни стало» есть фарисейская игра, рассчитанная на обман партии.

Иными словами, «никто не может служить двум господам <…> Не может служить Богу и маммоне» (Мф 6: 24). Абрамович туг словно замещает своего праотца Авраама, потомство которого было проклято Иисусом, как он говорит об этом еврейским маловерам и фарисеям:

Я говорю то, что видел у Отца Моего; а вы делаете то, что видели у отца вашего. Сказали Ему в ответ: отец наш есть Авраам. Иисус сказал им: <…> ваш отец диавол, и вы хотите исполнять прихоти отца вашего <…> он лжец и отец лжи (Ин. 8: 38–39, 44).

То был язык, взывавший к ближайшим религиозным и эмоциональным традициям народных и мещанских масс России, а потому особенно эффективный.

В любом случае неизбежно возникает вопрос — как, собственно говоря, на деле относится Сталин к своему официальному кумиру, противопоставленному «Данам и Абрамовичам».

По ленинским местам

Слишком много написано об узурпации Сталиным ленинского идеологического и политического наследия, чтобы стоило надолго задерживаться на этой теме. Некоторые ее аспекты заслуживают, однако, более подробного освещения с учетом того, что сталинское отношение к Ленину, по существу, всегда представляло собой по-разному дозированную смесь прямого ученичества, почитания и глухой неприязни.

На этих страницах не раз говорилось о чисто стилистическом давлении ленинских писаний на Сталина, откуда, как мы видели, он охотно заимствует лозунговые и дидактические формулы. Приведу несколько дополнительных примеров:

Не помешает снова напомнить, что такая сквозная зависимость свидетельствует, конечно, о гораздо более глубоком влиянии, которое отнюдь не исчерпывается областью пропагандистского или полемического красноречия. Впрочем, самой этой риторике генсек придавал иное, непререкаемо сакральное значение, совсем не свойственное его предшественнику. Вероятно, Ленин представлял собой парадигматическую фигуру[475] для Сталина преимущественно в том, что касается волевой целеустремленности или беспринципной тактической «диалектики»; зато по части интриганства, аморализма и бездонного властолюбия (не говоря уже о тщеславии, почти чуждом Ленину) он намного превзошел своего учителя. По выражению Авторханова, «Сталин — Ленин, доведенный до логического конца»[476]. Правда, он, кажется, отличался от Ильича и чуть меньшей жестокостью (или «беспощадностью», как предпочитал называть ее основатель Советского государства). Молотов, полагавший, что Ленин был «более суровым», вспоминал, как тот упрекал Сталина «в мягкости и либерализме»[477].