Письма 1886-1917

Косоротов обратился прямо ко мне с просьбой высказаться об его пьесе. Аш – тоже. Пинский – тоже (кстати, эту пьесу надо возвратить) ². Это частные просьбы, которые не касаются ни театра, ни Вас. И теперь не понимаю: как мне поступать в этих случаях иначе, чем я поступал до сих пор. Повторяю: если Вы можете избавить меня от переписки с авторами и с заграницей, я буду бесконечно благодарен, так как это берет у меня много времени. Но с заграницей, например,- театр сам не делает того, что необходимо. Так, например: ни альбома императрицы, ни портретов в театры не послано до сих пор. Мое имя связано с театром, и я вынужден заботиться если не за театр, так за себя, с соблюдением учтивости.

Что же мне делать в этих случаях?

Я, вероятно, больше всех радуюсь за себя и за театр в те минуты, когда Вы энергично работаете. В эти минуты и Вы не жалуетесь.

Когда же Вы не работаете, мне против воли приходится напрягать последние силы, чтобы поддержать падающий дух в труппе.

Если эта длинная переписка признак возродившейся в Вас энергии, я радуюсь первый и, вероятно, первый поддержу Вас и покажу пример повиновения (за исключением тех бестактностей, которые я делаю в пылу работы и за которые винюсь заранее).

Я думал и продолжаю думать, что Вы сами хотите, чтоб наш театр не был ни революционным, ни черносотенным. В этом направлении я и действовал. Не хотел бы возбуждать ни революционеров, ни черносотенцев. Значит ли это бояться их или, напротив, стоять выше всего этого? Когда к нам придираются, надо избегать придирок, чтоб не отвлекать внимания от главного, т. е. от искусства. Это не политический, а художественный вопрос.

За желание поддержать мои художественные намерения низко кланяюсь и искренно благодарю. Каюсь, что из предыдущих писем я этого не понял.

От всей души хочу, чтоб наши отношения были не только приличны, но гораздо больше, тем более что это так нетрудно устроить. Дайте мне отвести душу хоть в одной пьесе, и я буду делать все, без этого я задыхаюсь и, как голодный, думаю только о пище.

Стыдно в переживаемое время заниматься тем, чем мы занимались в эти последние дни.

Гауптман присылает нам пьесу, Метерлинк заключает контракт с Америкой при условии постановки по нашей mise en scene. Цабель выпускает книгу о нашем театре, а мы… интеллиген[ты], те, которых ставят в пример, которые, до известной степени, прославили Россию… Нехорошо и стыдно нам.

Ваш К. Алексеев

243. Л. М. Леонидову

7 ноября 1906

Москва

Дорогой Леонид Миронович,

мы, русские, любим одной рукой приносить обильные жертвы любимому делу, другой разрушать его.

То же происходит в нашем театре.

Нельзя перечесть жертв, которые приносятся артистами делу, но эти же артисты благодаря некоторым, чисто русским свойствам сами расшатывают дело.

Едва ли и Вы когда-нибудь задумывались серьезно над тем, сколько лучших душевных мыслей и чувств отдают артистам режиссеры нашего театра.

И не только в художественном деле тратится эта энергия…

Так, например, задумайтесь посерьезнее: чего стоит поддержать тот далеко не идеальный порядок, царящий в театре, на репетициях и за кулисами¹.

Этот порядок поддерживается не всей труппой и служащими in corpore, как бы должно было быть… Он поддерживается, очень небольшой группой лиц.