Письма из одиночества

Он освободил мне место. Я выбрался из гроба и перебрался на его сиденье. Руки мои легли на холодную чугунную задвижку, ее ход был легким и непринужденным.

– С рулем аккуратней, любое твое резкое движение может оставить без света маленькое государство. Удобно? Ну давай, веди!

Я всматривался в лобовое стекло, но впереди, кроме густых чернил ночи, ни строчки. Ничего не было видно.

– А куда едем? Я ничего не вижу. Ни дороги, ни электричества. Можно сбросить газ? Страшновато как-то.

– Нет, газ не трогай, цены на него и так ни к черту, а если сбросят на нефть, вообще в кювет уйдем. Я же тебе говорил, что это совсем не просто – управлять. Нужны навыки, сколько времени прошло, пока мы сами хоть как-то научились ориентироваться во тьме. Когда нам думать о народе, тут дорогу бы разглядеть. Честно говоря, идем наудачу, надеясь, что в конечном итоге курс выбран верно, но сколько времени займет этот курс лечения и насколько он эффективен? Есть вероятность, что летим в пропасть, если даже мы это заметим, то все равно не сможем затормозить, нет сдерживающего фактора. Падение будет жестким, но мы к этому готовы. У каждого правительства есть своя подушка безопасности. Ну как тебе эта езда?

– Езда-то… Тупо как-то… Ехать, когда дороги не видно. Значит, и вы ни черта не видите, куда ведете?

– Темноту надо полюбить, нет, не привыкнуть, а именно полюбить, она, как нефть. А нефть – это добыча. От нее и зависит охота.

– В смысле желания?

– В смысле потребности.

– Вот и народ ни хрена не видит: каждый день – словно прочерк, с работы понуро плетется домой. Вы когда-нибудь ездили в метро часов в 5–6 вечера? Такое впечатление, что туда ехало человечество, а обратно, с работы – лишь его тень. Прокатитесь, увидите настоящий лик своего народа, да какой там лик – безрадостное хлебало, когда он спешит, ничто его не остановит, даже ядерная угроза, торопится, дорога домой похожа на гонку, на гонку вооружений (по пути в магазине он вооружается колбасой), дома жена-красавица дверь открывает, но он так затрахан, что обстановка уже не радует, как-то приходится с этим смириться, с этим образом жизни – в нем ничего образного, человек живет безобразно: входить вечерами, выходить поутру из уютного, к которому привыкаешь быстро, потому что там положить можно на все, как самого на лопатки диван к полуночи, или дети, которые сдохли в детской, я хотел сказать – спят как убитые, дети растут во сне, он это видит, видит их только спящими, под их мерное дыхание вздыхает сам, целует их в закрытые глаза детства, в нем давно уже все умерли – больше ни одной детской мечты. В нем сама ночь. Мечты – это то, что настолько дорого, что даже не продать. Вот я мечтал быть врачом, а теперь задвижки кручу. А ты кем хотел быть, Алекс?

– Военным.

– Военным? – не расслышал Оловянный.

– Пост с военными на пути. Вообще, я художником хотел быть, в детстве ходил в художественную школу, там запах краски, холстов, музы.

«Интересно, чем пахнет муза?» – подумал я про себя.

– Алекс, их тут целая армия. Чего они хотят? Мы же им уже заплатили, – перебил его обеспокоенно Борис.

– Да черт его знает, может, поздороваться, а может, мало мы им дали. Щас к стенке поставят – и прощайте, мечты. Тем, кто берет, всегда будет мало, но мы-то не первый срок в бизнесе.

«Мне показалось, что где-то я уже слышал эту присказку», – углубился я в раздумья, когда Алекс толкнул меня в плечо.

– Давай обратную рокировку, Фолк, я вижу, тебе здесь понравилось.

– Не успел понять.

– Чтобы понимать, жить надо по понятиям и не выпендриваться: был бы ты глупее – не лежал бы сейчас в гробу.

Как только я забрался в свое траурное логово, машина остановилась по требованию человека в погонах, а я все продолжал думать: «Что же это такое – быть глупее? Неужели именно глупость делает человека неуязвимым и увеличивает его продолжительность жизни, лучше сказать, продолжительность его счастливой жизни, и есть ли смысл ее увеличивать, если она несчастна? Неужели именно глупость позволяет переживать с меньшими потерями страдания души, потому что ум никогда не мог совладать ни с душой, ни с сердцем. Ведь будь я глупее, убрал бы эту блевотину без лишних вопросов – и все, так, стоп, а что за блевотина?»

Я никак не мог понять, откуда она взялась, пытался вспомнить, но ход моих мыслей нарушил голос человека из другого, военного времени.

– Здравия желаю, генерал-майор Олли Гарх! Ваши документы.

– А ты с такой фамилией все еще майор?

– Генерал-майор.

– Будешь так настойчив, станешь. Ты что, телевизор не смотришь? Тогда в глаза нам посмотри, – рассердился Алекс, полностью опустив боковое стекло машины.

– Извините, не узнал.

– А что за маскарад? Зачем столько мяса на дороге?

– Приказ. В городе массовые беспорядки, на востоке один из представителей мелкого бизнеса устроил самосожжение на площади перед общагой. Требовал независимости для своего народа.

– Каждый прожигает жизнь по-своему, – пошутил Оловянный.