Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году

Наряду со стандартными ружейными патронами у них также были своего рода маленькие картечи для ружей и пистолетов, — крупная дробь, которую они зашивают в количестве 8–9 штук каждую по отдельности в виде небольшой вытянутой в длину грозди[1698]

.

Если есть в этой армии нечто достойное удивления, то это невероятное количество их обозных повозок, которые двигались на протяжении мили по 6–7 одна рядом с другой[1699]

. Умножению числа повозок несомненно способствуют необыкновенно маленькие лошади, которых они запрягают не более двух — а соответственно силе лошадей их (русских. — Д. С.

) повозки столь невелики, что на одной могло быть примерно 3 мешка с зерном. На некоторых повозках железа было мало или не было вообще. Обода у большинства колес были цельногнутые, а у окованных — не железные шины, но вся ковка состояла из железного кольца, которое шло вокруг колеса. У генералов, однако, были порядочные крепкие, хотя и не высокие, а исключительно низкие повозки (см. илл. 25). На остальные же нельзя было нагрузить больше, чем можно увезти примерно на двух тачках. Сколь странными были их обозные повозки, столь же странно и все устроение этих людей. Их душевные склонности не нуждаются в дальнейшем описании, помимо того, о чем свидетельствуют их деяния, приведенные выше. У большинства из них на лицах читались упрямство и коварство. Однако и здесь необходимо признать за многими офицерами-протестантами из Лифляндии, что они рассудительны, любезны, истинные христиане, которым претили эксцессы казаков, но они не могли их пресечь из‐за особенного устроения этой армии. По своей стати среди них было много рослых, сильных и осанистых людей. Даже не упоминая об их кирасирах, большинство гусаров [также] были рослыми; однако при этом много было и довольно невзрачных людей, которые очевидно нужны были только, чтобы создавать массу.

В то же время у всех очень крепкая физическая натура, которая в состоянии выдерживать все невзгоды человеческой жизни. Перенести самые болезненные наказания, наготу и тяготы, самую дурную еду — да и голод с жаждой — казалось для них не испытанием, а чем-то естественным. Они уже были приучены не всегда полагаться в поддержании своих насущных потребностей на попечение и предоставление провианта со стороны. Они были сплошь люди, которые могли найти пропитание, и так, как они к тому привыкли; так же они обращались со своими лошадьми — так что обычный стол их по большей части был скуден.

По поводу хлеба, который они ели: притом что зерно мололи на всех мельницах, они имели с собой и огромное количество мельниц ручных — безусловно, по несколько в каждом полку. Это была станина в форме длинного прямоугольного стола, c очень мощным брусом, имевшим внутри круглое углубление по величине разных мельничных жерновов, которые там лежали, сверху же этой станины на расстоянии 1 локтя от камня проходила поперечная балка. На такой станине обычно было две мельницы рядом друг с другом. Чтобы крутить такую мельницу, требовалось 2 человека: один стоял у одного края жернова, другой у другого. На верхнем жерновном камне был деревянный обруч, а к нему привязана маленькая дощечка с дыркой. В эту дырку вставляли конец палки, а другой ее конец был вставлен в балку, идущую поперек жерновов. Такая палка имела примерно 1 локоть с четвертью в длину. На подобной мельнице они перемалывали много зерна, однако при этом оставалось неразмолотыми примерно на четверть цельных и четверть половин ржаных зерен[1700].

Затем необходимо было сделать квашню: при отсутствии посуды они рыли яму в земле, клали туда палатку и затем месили тесто на ней. После наступала очередь выпекать — и для этого у них тоже было кое-что изобретено. После этой многочисленной армии почти не осталось следов полевых хлебных печей, зато они делали печи везде, где имелись хотя бы небольшие возвышенности. Сначала они несколько срывали горку, чтобы получилось порядочное отверстие; затем вырывали полость примерно ¾ локтя в высоту, некоторые объемом не более шефеля. Вверху из холма выходил дымоход. Такую полость они основательно прогревали, затем выгребали уголья и клали туда тесто. Если они могли найти кирпичи, то выкладывали из них внутри полости очаг. В местностях, где у них был лагерь, подобные печи можно видеть повсеместно[1701].