Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году

Но около половины двенадцатого нас охватил неописуемый ужас. Я стал замечать, что и тяжелая канонада, и ружейный огонь с его треском, который постоянно напоминал дробь множества барабанов, постепенно приближался к нашему городу, и казалось, что по городу станут лететь пули. Я уже поделился этим со своими домашними. Но страх еще более увеличился оттого, что в это время по улицам стали бегать туда-сюда офицеры из прикрытия и кричать: собирайтесь! собирайтесь! И действительно, вьючные лошади уже вышли за город к Королевским воротам. Бог мой! какой нам тогда овладел ужас! Наше левое крыло, [состоявшее] из полков пруссаков, которые ныне являются российскими подданными[1751], отступило и не желало сражаться. Итак, русские их действительно погнали назад. Однако поскольку король, командовавший правым крылом, немедленно отправился на это левое крыло, которым командовал граф фон Дона, и принял жесткие меры, прусской кавалерии удалось наконец-то прорваться через неприятельскую пехоту, и около 12 часов я ясно различил, что стрельба стала несколько удаляться. Оставшийся обоз также остановился, а вышедший в поле снова вернулся в город.

После этого ужасный двойной огонь продолжался еще до 7 часов вечера; а канонада, при ясном лунном свете — на протяжении всей ночи. Неприятель был теперь потеснен за Цихер и остановился примерно в трех четвертях [часа] пути от Нойдамма.

Два обстоятельства заслуживают здесь внимания. Во-первых. Как раз около полудня саксонский принц Карл покинул армию. Он больше не мог выдержать ужасный огонь, на который сам же с удовольствием любовался перед Кюстрином. Он поскакал через все поле, сквозь кусты и болота; наконец, попал в трясину, и человек, бывший при нем, вытащил его оттуда за веревку. Он был ранен крестьянами в руку, и без шляпы прибыл в Зольдин, где его взял под защиту русский гарнизон[1752]. Этого принца по праву считают виновником опустошений огнем, и прежде всего несчастья, случившегося с крепостью Кюстрин, ибо оно очевидно послужило источником для его жестокого наслаждения.

Во-вторых. Даже сам командующий граф фон Фермор с сильным прикрытием удалился в это время с места баталии. Он отправился в Фюрстенфельде, почти в миле от поля сражения. И впоследствии ему пришлось выслушать от других командиров тягчайшие упреки в свой адрес, поскольку вместо него баталию закончил генерал Браун. Едва пушки к полуночи замолкли, как к утру снова начался огонь, как из тяжелых орудий, так и ружейный. Русские частично вернули орудия, потерянные ими за день до того, но должны были сегодня (т. е. 26 августа. — Д. С.

) уступить их снова. Потому что на рыночной площади в Кюстрине на самом деле выставлено 113 штук. Этот ужасающий день не мог принести ничего иного, кроме смерти и повреждения здоровья многим людям. Итак, я должен также рассказать о следующем:

26 августа

IV. О приеме пленных и раненых в Нойдамме.

Уже за день до того [25 августа] около полудня обер-форстмейстер Новой марки доставил в Нойдамм раненых и плененных князя Сулковского и полковника Фаллербона[1753]

. Барон фон Кайзерлинг, местный комендант, принимал этих и последующих пленных в аптеке. Вместо обычных объятий они хватали его за левую руку и прижимались к нему левой щекой. Господин фон Зор довольный отвел захваченных хороших коней к своим лошадям. За тем последовали генерал Сиверс и прочие пленные, которых в Нойдамме перевязывали и поместили на квартиры.

Особняком явился офицер черных гусаров: он привез генерала Мантейфеля[1754] в его собственном экипаже. Он был кучером и управлял лошадьми на линии (на поле сражения. — Д. С.). Я подошел к экипажу и никого в нем не увидел — о чем и сказал [офицеру]. Этот черный кучер перепугался, так как подумал, что потерял своего пленника. Но тот лишь соскользнул вниз и лежал мешком на задней скамье кареты — ибо одна нога у него была прострелена выстрелом из пушки. Несмотря на это, он улыбался и выглядел трогательно любезным. Его перевязали, но экипаж и лошадей продали в качестве трофеев.

Прочие рядовые пленные прибывали партиями по 10, 30 и 100 человек. Эти лежали под охраной на рыночной площади. Когда рынок заполнился, 1500 из них переместили на церковный двор, и даже заперли в церкви, среди них было 400 раненых. Здесь в Нойдамме они лежали в течение около 8 дней, также и генералы, вместе с 40–50 офицерами[1755]. Нижний этаж моего дома я был вынужден отдать под гауптвахту из‐за раненых на церковном дворе, притом что я также с готовностью принял на своей квартире несколько раненых прусских офицеров из полка Зейдлица вместе с полковым фельдшером.