Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году

13) Перед моей дверью на продажу стояла карета, запряженная четверкой лошадей. Цена была низкой, поскольку весь этот экипаж отдавали за 100 рейхсталеров. Я ни на минуту не заходил домой из‐за того, что причащал больных; а тем временем экипаж продали, и купивший его не прогадал: внизу под полом он нашел целый серебряный сервиз.

b. О воинской дисциплине у русских.

Воинская дисциплина у русских очень отличается от нашей. На вахтпараде они получают пощечины и удары кулаком в лицо. В остальном же [при наказаниях] их раздевают и растягивают на земле, на бычьей шкуре. После этого один унтер-офицер наклоняется к шее, так что бритая голова со всей рубашкой оказывается у него между ног, а в правой руке он держит палку. Второй унтер-офицер садится на поясницу с такой же палкой; один занимается левой стороной преступника, другой правой. Когда спина превращается в мессиво, беднягу переворачивают, и таким же образом избивают со стороны груди. При этом они ужасно кричат.

Таким образом перед Даммом было наказано сразу десять человек. Они подвергли ужасным избиениям пастора Морица из Цихера, в ближайшем к Дамму сожженном селе. Он пришел в город в обрывках своей черной сутаны, потому что они так исполосовали ее ударами нагайкой по телу. В этих лохмотьях он появился в русском лагере и в свое удовлетворение смог присутствовать лично на экзекуции. Когда такое варварское наказание заканчивается, они [наказанные], однако, убегают и все заживает на них, как на собаках. Штаб-офицеров при совершении преступления немедленно разжалуют и обращаются с ними соответствующим образом. Один такой офицер лежал голым среди пленных, и так как у него не было рубашки, по приказу командующего офицера ему бросили старый рокелор [кафтан].

c. Еще нечто о поле баталии.

Две недели назад по желанию моего старшего сына я повел его на поле сражения[1785]. Люди были уже похоронены, а могилы значительно осели. Однако лошади все еще лежали вокруг по 20 и 40 трупов. И хотя это ужасное место, свидетель Божественного возмездия, было уже убрано, вокруг еще валялось неописуемое количество платья, белья, башмаков, поломанного оружия, кожи, жести, железа, колес, ящиков и невероятные кипы бумаги и книг[1786]

. Мой сын взял на память исписанные и печатные листы. Количество же пуль, из которых свинцовые уже были собраны, бомб, гранат и картечи было еще необыкновенно велико. Пашню, на которой они лежали, для того, чтобы снова засеять, нужно было сначала очистить от них, как очищают от обычных камней. Ординарный почтовый тракт, который идет через это поле битвы, был тоже густо усеян пулями. Во многих местах, где лежали обломки телег и остатки конской упряжи, можно было увидеть такие пули в кучах по 400–500 штук. Так как ярко светило солнце, все поле отливало металлическим блеском.

Затем, мы нашли очень много мест усеянных и покрытых [игральными] картами, а бывшие игроки лежали похороненные вокруг. Ибо русские чрезвычайно, до неумеренности любят игру в карты[1787].

Вверху на возвышении у Хагебруха, о котором уже упоминалось выше, копальщики поставили два рослых обнаженных [тела] русских в качестве памятника их бывшему пребыванию — следующим образом: одного, здорового парня без рубашки и шапки, привязали к дереву. В руку ему засунули дубинку, так, как будто он из нее стреляет. Вторый тоже был голый, он сидел на пне, опершись правым локтем о правое колено, и опустив голову на правую руку. Потухшими глазами он смотрел вниз в эту долину смерти, как будто сокрушаясь и печалясь о своих погребенных там братьях[1788].

d) О жестокости русских.

Едва ли возможно дать представление о жестокости этих диких неприятелей. Дать детальное описание во всем масштабе их ужаса потребовало бы много времени и бумаги. Я отсылаю тебя, читатель, к публичным и в особенности опубликованным об этом реляциям. Тем не менее я хотел бы, помимо того, о чем уже местами упоминалось, добавить еще следующее.

На пастора из Байердорфа, в двух милях отсюда, казаки натолкнулись, когда он пытался бежать через Одер. Они немедленно связали его веревкой и протащили безвинного на веревке между своими лошадьми по воде. Долгое время затем он вынужден был находиться у них в лагере в караульных палатках в качестве пленного. Та же участь постигла горожанина, дубильщика кож из Дамма, которого они уволокли с собой. Они изрядно «обихаживают» своих пленных: иногда они совсем оставляют их голодать и страдать от жажды, иногда дают им очистки и жесткие корки от их жалкого грубого хлеба.