Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

«Русь» Романова не получил. Выписал от Сабашникова, — не пришла еще. Очень трудно доставать русские книги!

Пришвина не видите? Не вышел ли «Курымушка» отдельным изданием?

Читал очень умную, а потому, видимо, и верную похвалу «Барсукам». Поздравляю!

Крепко жму руку.

А. Пешков

12. XII. 24.

Villa il Sorito,

Capo di Sorrento.

1925

789

M. M. ПРИШВИНУ

1 февраля 1925, Сорренто.

1 — II — 25.

Хорошее письмо, Михаил Михайлович! Очень хорошо о «рабочей ценности прошлого», — немногие чувствуют эту ценность, и все менее глубоко чувствуют ее люди. Это — так. Верно и то, что Вы значительно моложе «молодых», — не думайте, что комплименты говорю: нет, я — внимательный читатель и сам ощущаю мудрость В[ашей] молодости, и сам знаю, что она — значительней, нужнее людям, чем «мудрость старости» — хвалимая, но далеко не всегда достойная хвалы. Я знаю двух «старых» писателей — Сергеева-Ценского и Вас, оба Вы «молодо стары» и для меня лично — оба милые друзья души моей.

«Тоска по родине» — недомогание, мне незнакомое, а «закат Европы» — на мой взгляд — факт неустранимый, хотя, конечно, закатывается она не по Шпенглеру и не по Ольденбургу. Устали здесь люди, живут — несерьезно, а так как-то — без главного. Особенно ясна эта усталость и отсутствие «главного» в литературе, в живописи, вообще — в искусстве. Даже и развлечения — поблекли, не интересны, только кинемо собирает тысячи людей, которые молча смотрят жизнь немых теней, — всегда плохо выдуманную жизнь. Разумеется, у Вас на Руси — «житие», да и вообще Русь «моложе», от молодости и дурит во многом.

Замечательно у Вас: «Но — до чего хочется поучить!» Это и мне знакомо, Вы знаете. Да, хочется! Так бы и закричал: «Черти лиловые! Что делаете? Ведь можно проще, милее жить, только поглядите друг на друга более внимательно внутренним глазом! А — многим и все более многим хочется жить попроще, некоторые даже до того доходят в этом желании, что—как, напр., Павел Муратов — кричат, ревут: «Долой науку, долой «борьбу с природой»!

Эмиграция являет собою зрелище сугубо панихидное, вдребезги раскалывается и брызжет злым, зеленым гноем. Многих — искренно жаль, но гораздо больше людей, которые положительно изумляют не силою, а последовательностью своего озлобления. И — какой тон взят! Кускова пишет о Коллонтай — «идиотка». Мельгунов казнит Чернова, да — как! Читать все эти штучки «и больно и смешно».

«Чудака» я Вам — не «брошу», — зачем же? А если Вы захотите дать что-либо для «Беседы», присылайте мне, в Сорренто. Но должен сказать, платит «Беседа» мало: два фунта, а если ее пропустят в Россию, что, кажется, будет, она начнет платить пять фунтов. Издание — любительское, коммерческих целей не преследует, и для чего оно существует — это трудно понять. «Современные записки» делают политику и печатают философический роман Степуна, роману этому — несть конца! Мережковский написал роман о Тутанкамене, действие — на Крите, критяне говорят московско-арбатским языком. Есть слушок, что И. А. Бунин написал тоже роман «Любовь Мити» и — очень хорошо написал, говорят. Его книга «Роза Иерихона» — плоха, рассказики слабые, написаны «статически», устало. Куприн недавно отпраздновал— очень скромно — 30-летний юбилей.

Будете ли Вы продолжать «Курымушку»? Это удивительно хорошо сделано, Михаил Михайлович! Книгу я еще не получил. Крепко жму Вашу руку. Рад, что написали, очень рад! Всего доброго!

А. Пешков

790

С. ЦВЕЙГУ

15 марта 1925, Сорренто.

15/III.

Я был очень сконфужен, мой дорогой Цвейг, не поняв хорошо Вашего предыдущего письма, и — очень тронут тем, которое получил только что. Мне нечего говорить, до какой степени я ценю Ваши похвалы, похвалы художника, который может создать произведения такие живые, такие трогательные, как «Письмо незнакомки», например, — и как Ваша нежность дорога мне. Мое личное мнение о самом себе таково: я еще не совершил того, что мог бы совершить, и возможно, что я больше этого не совершу. В общем — я не пристрастен к Горькому, совсем нет! — и не ослеплен в моем отношении к нему. Не думайте, что это поза, — уверяю Вас, что нет! Если я говорю Вам это, то потому, что меня побуждает к этому «разочарование в оконченной работе», сомнение в собственных силах, которое Вам тоже, конечно, известно и мучает Вас так же, как и меня.

Я написал книгу — большую повесть — и хотел бы посвятить ее Роллану. Но я не знаю, доставит ли это ему удовольствие. Что Вы об этом думаете?

В настоящее время я пишу о тех русских людях, которые, как никто иной, умеют выдумать свою жизнь, выдумать самих себя. Если эта книга мне удастся лучше, чем другая, то тогда ее я посвящу Роллану.

У меня еще не было времени ознакомиться с Вашей книгой, — от всего сердца спасибо, что Вы послали ее мне! Как только меня ознакомят с ней — я напишу Вам, если хотите, что я о ней думаю — как читатель, конечно, а не в качестве критика.

Еще раз спасибо за Ваши добрые чувства. Я шлю Вам тысячу пожеланий здоровья и счастья.

М. Горький

791

С. ЦВЕЙГУ