Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

Нет, Сергей Николаевич, предисловие к Вашей книге я писал, разумеется, не «из любезности», а по чувству искреннейшего восхищения пред Вами, художником; и по убеждению моему: сейчас на Руси трое «первоклассных» литераторов: Вы, Михаил Пришвин и Алексей Чапыгин, чей роман изумляет и радует меня не потому, конечно, что герой его — Разин. Кроме этих троих, есть еще Горький, но этот будет послабее, и — значительно. Так думать о себе понуждает меня отнюдь не «ложная скромность», а — самосознание и сознание, что быть четвертым в конце этого ряда вполне достойное место.

«Жестокость», «Коняева» и еще отрывок из «Преображения» «Бабы» — я уже читал. «Жестокость» не очень понравилась мне, «Коняев» — очень хорошо, а «Бабы» — сверкающая вещь. Удивительно солнечно можете Вы писать! И, несмотря на мягкость, на лиричность тонов, удивительно пластично.

Рецензию «Известий» тоже знаю. Ну, на такие штучки нельзя обращать внимания, всегда они были и, вероятно, всегда будут. Здесь наши эмигранты пишут друг о друге еще хуже, а ведь они — грамотные. Возможно, что именно поэтому они более злы, нетерпимы и сознательно несправедливы друг к другу.

Вы не предлагали «Преобр[ажения]» «Кругу»? В нем редактором Ал[ексан]др Ни[колаевич] Тихонов, человек грамотный литературно и со вкусом. Это старый мой приятель, мы вместе работали в «Летописи», во «Всемирной литературе» и т. д.

Вот что: не пожелаете ли Вы прислать рукописи «Преобр[ажения]» для перевода на европейские языки? Это дало бы Вам кое-какой заработок, думаю — немалый. Если согласитесь, пошлите рукописи по адресу: Москва, Екатерине Павловне Пешковой, Чистые пруды, Машков переулок, 1, 16.

Она перешлет мне их без риска утраты на почте. Кроме заработка, Вы получили бы и моральное удовлетворение, не так ли? Слышал, что «Преобр[ажение]» переводится на французский некиим Влад[имиром] Познером, поэтом; не уверен еще, что это так. И будет грустно, если так: де-Граммон перевел бы лучше.

В Америке книга идет не плохо, рецензии скоро получите. Денег американец еще не прислал на том основании, что, дескать, пока не окупилась еще плата переводчику. Получив деньги, вышлю Вам через Пешкову.

Будьте здоровы, дорогой С. Н. Крепко жму руку и всего, всего доброго. А на людей не очень сердитесь — все несчастны и все нуждаются в милосердии искусства, как еще никогда не нуждались.

А. Пешков

3—XII—26.

Sorrento.

839

Н. П. РОЖДЕСТВЕНСКОЙ

16 декабря 1926, Сорренто.

Вы отлично сделали, что написали мне, Татьяна Петровна! Разумеется — я очень тронут Вашей похвалой книге моей, слово читателя всегда дороже слова критика А еще более тронут я напоминанием о прошлом, прошлое мое я люблю.

Очень живо встали предо мною лица и фигуры Петра и Владимира Александровичей и Павлы, тоже, кажется, Александровны? Я ее помню удивительно славной, была она такая мягкая, бодрая и очень хорошо умела шутить. Как будто видел я в Грузинском проулке двух девочек— не Вы ли одна из них? Пышненькая, круглая и очень веселая. Брата Вашего помню смутно. Давненько это было. Мне уже 58 лет, и я дедушка, «большая, усатая дедушка», как пугаю я капризную внуку мою Марфу.

Если Вы напишете мне о себе, о Ваших думах, конечно, я буду рад, но я думаю, что не могу похвастаться «знанием женской души». А вот кто удивляет меня этим знанием, так это австрийский писатель Стефан Цвейг, книги которого скоро выйдут, а частью уже вышли, — в Петербурге, в издательстве «Время».

Цвейг — замечательный художник и очень талантливый мыслитель. Мне кажется, что до него никто еще не писал о женщине с таким рыцарским уважением и с такою сердечной нежностью к ней. И — ни тени сентиментальности, все — так просто, мудро.

Вы почитайте его книги, особенно рассказы: «Письмо незнакомки» и «24 часа из жизни женщины». Думаю, что эти рассказы «по душе» каждой женщине.

В Германии — т. е., точнее говоря, среди женщин германской расы — начинается интереснейшее движение: война женщин против власти мужчин. Это уже не суфражистское стремление к равноправию, нет, это стремление женщин к власти над миром, к восстановлению «маттриархата», точнее — к «гинекократии». Мужчина всесторонне обанкротился, полагают женщины, и одна из них, доктор Леонора Кюн, очень убедительно доказывает, что таланты правителей, законодателей у мужчин иссякли.

Ну, будьте здоровы! Спасибо за письмо.

А. Пешков

16.XII.26.

Sorrento.

Матушка Ваша жива? Если — да, привет мой ей!

840

Е. С. КОРОЛЕНКО

24 декабря 1926, Сорренто.

Дорогая Евдокия Семеновна —

о Николае Федоровиче я напишу и пришлю Вам дней через 10 — хорошо? Раньше — не смогу.

Замечательно верно написали Вы: «Если знали, то и любили его». Знал я его — мало, но — видел, и этого достаточно было мне для того, чтоб и уважать и любить Н. Ф

«Дневник» В[ладимира] Г[алактионовича] я получил и очень тронут Вашей любезностью. Спасибо. Ценная книга, очень красноречиво говорит об эпохе, и — сколько в ней большой художник посеял таланта, сколько умного сердца в ней.