Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

В последнем письме Вашем, Ф[едор] В[асильевич], Вы написали о себе нечто очень важное: «я, — написали Вы, — кажется, слишком ослабляю себя неверием в свою способность к художественному творчеству». Совершенно верно: ослабляете; именно это неверие и является — на мой взгляд — крупным, а м. б., и основным Вашим недостатком. Из недоверия к своей изобразительной силе, к плотности — в смысле плоти — Вашего слова и к жизненному опыту Вашему, Вы многословно и — порою — жидко рассказываете, описываете там, где нужно изображать — и где Вы, при Ваших данных, могли бы четко и пластично изобразить. Читая Вас, нередко чувствуешь, как упрямо Вы убеждаете себя: «Вот какими словами надо сказать, так будет «правдоподобнее». Но получается нечто противоположное, Вы «записываете» образ или характер лишними словами, как живописцы «записывают» портреты или пейзажи, достигая фотографического сходства, но лишая изображаемое «духа». А ведь всякое Ваше представление «духовно», т. е. оно является кристаллизацией Вашего чувства, Вашей мысли — Вашей духовной энергии, и это — главное в нем. Вы спрашиваете: «Не является ли одним из главных признаков художественности правдоподобность, которую не может отрицать даже заядлый формалист». Формалисты здесь — «ни при чем», они не с этой стороны плохи, и это не их тема, а «правдоподобность» для художника — дело опасное. Золя, Гонкуры, наш Писемский — правдоподобны, это — так, но Дефо — «Робинзон Крузо» и Сервантес — «Дон Кихот» ближе к истине о человеке, чем «натуралисты», фотографы. Гоголь — не очень правдоподобен по отношению к эпохе, изображенной им в «Мертвых душах», ибо рядом с Собакевичами и Коробочками в его время существовали культурнейшие помещики Аксаковы, Хомяковы, Киреевские, Бакунины и т. д. Образ, создаваемый словом художника, правдоподобен тогда, когда он является пред Вами почти физически ощутимым и как бы в трех измерениях, каковы, напр., «дядя Брошка» и «Поликушка» Льва Толстого, какова «м-м Бовари» Флобера. А для того, чтоб достичь этой ощутимости, надобно писать скупо, густо и смело, надо верить: то, что Вы знаете, никому, кроме Вас, не известно. Не бойтесь быть наивным, это многие советовали, и это очень хороший совет.

Вы спрашиваете: «вполне ли» я с вами? Я не могу быть «вполне» с людьми, которые обращают классовую психику в кастовую, я никогда не буду «вполне» с людями, которые говорят: «мы, пролетарии» с тем же чувством, как, бывало, другие люди говорили: «мы, дворянство». Я уже не вижу в России «пролетариев», а вижу — в лице рабочих — настоящих хозяев русской земли и учителей всех других жителей ее. Первое пора уже понять и пора этим гордиться, а второе требует осторожного обращения со всяким человеком, дабы «всякий человек» не имел права сказать, что рабочий не организатор и руководитель новой жизни, а такой же тиран, как всякий иной диктатор, да и глуп так же. В частности, позиция, занятая рабочим, вовсе не требует, чтоб он воровал, хулиганил, насиловал девиц и бил докторов.

Но я «вполне» с теми, кто, невзирая на адову трудность жизни, на свои личные муки, делает великое дело организации России как страны, из которой на всю нашу человеком созданную землю

должна излиться и уже изливается энергия творчества, Я — с теми, кто уже научился ставить в пять лет времени предприятия, которые при старом режиме не осуществились бы и в 20 лет. С теми, кто чувствует поэзию и понимает значение свободного труда. Когда я получаю «Рабочую» и «Крестьянскую» газеты с их бесчисленными и умными приложениями, я — горжусь: нет страны, где такое явление было бы возможно, где умели бы так всесторонне заботиться об интересах народа. То, что делается сейчас на Руси, отсюда, издали, виднее, и это изумительная работа. Тяжело, конечно, видеть, как быстро, один за другим, угасают наши лучшие люди, тяжело терять Красиных. Я его знал 23 Года, это большой человек. Но — что же делать? Придут другие такие же, должны придти.

В Италии я живу потому, что, живя в России, не работал бы, а ездил из города в город, ходил из дома в дом и — разговаривал. И — обязательно, неизбежно, крепко ссорился бы со множеством разных людей, а особенно с литературными критиками, которые по умственной слепоте и духовной малограмотности своей не могут все еще понять, какое удивительное явление современная наша литература и как надобно любить и беречь нашего литератора, молодого человека с опытом полувекового старика.

Вот Вам, милый Ф. В., мой ответ на Ваше славное, дружеское письмо.

Крепко жму руку.

А. Пешков

31—XI—26.

838

С. Н. СЕРГЕЕВУ-ЦЕНСКОМУ

3 декабря 1926, Сорренто.