Письмо

При входе на руку каждому поставили светящийся в особом свете штамп, а внутри вполне можно было оглохнуть. Все трое мы сразу сели на длинную скамью вдоль стены, решив немного «отдышаться». Что-то кричали друг другу на ухо, обменивались впечатлениями и вообще вели прекрасный кричащий разговор, который тонул в ритмичном шуме, надрывавшем пожилую акустическую аппаратуру. Кроме нас в зале не было почти никого – встать и танцевать в полном одиночестве мы пока не решались несмотря на приподнятое настроение. В центре зала появились две невысокие девушки, поставили на пол сумочки и принялись извиваться, однако через минут десять пропали.

Но очень быстро стали прибывать люди, заполняя зал и место вокруг нас. Разные , но в общем-то одинаковые. Множество белых блузок, воротников, отворотов… Белый цвет вообще бросался в глаза, по причине своего особого отдающего фиолетом свечения, тогда как почти все остальные цвета сливались в один – сумрачный, темный, несущественный. Стали делаться из танцующих кружки, пары. И часто из одного кружка некто рассматривал соседние. Приближался медленный танец, проводник особой романтики, когда же он зазвучал, мы все трое разгоряченные беспорядочными ритмическими движениями ушли во второй зал – барный, где, чудом отыскав свободное место почти в самом углу, заказали пиво, а я, пока ждали заказа, стал пробираться к выходу, лавируя среди танцующих пар.

Некоторые из них были особыми созвездиями, живущими в этот миг здесь ярче всех остальных, в поле собственного неповторимого свечения, среди дребезжащей темноты и временных туманностей. Они горели плавно, уверенно, с ничем не нарушаемым спокойствием и тихим истинным наслаждением. Самодостаточно. Их тела привычно льнули друг к другу без малейшего изъяна, гибкие и молодые, сливаясь от нежной привычки, за которой слышалась их личная история…Девичьи руки стройным и совершенным продолжением оплетали его шею, ее волосы струились ниже плеч простые и соблазнительные, и центром всего были их губы. Они целовались, подобно добравшимся до воды жаждущим; словно на их губах был тот самый источник, из которого они и пили и все никак не могли утолиться. Таких пар было всего несколько, но они бросались мне в глаза и были особенно великолепны. Я ощущал их красоту. Их аура казалась неуничтожимой, но во всем своем блеске и притяжении проявлялась она именно сейчас. На мгновение у меня невольно испортилось настроение, и вместе с тем я был взбудоражен ими. Преодолев человеческое сопротивление, я вышел на воздух, где было с десяток людей, встал у стены и закурил, стараясь не наступить на плевки.

Трое из бывших здесь были особенно пьяны, громко говорили, смеялись. Крепость их тел в потертых куртках, вкупе со все более отстраняющимся от спиртного разумом, еще скрыто, но с каждой минутой все более явно, таили неприятность. Помутневшие глаза, словно покрытые слизью, сочились жестоким примитивным безумием и были безобразны. Я отвел взгляд. Быть может сегодня случатся предчувствия – нехорошая тревога, охватившая меня несколько дней назад так необъяснимо сильно. Я опять скользнул по троице взором и вернулся обратно в зал, пропустив при входе несколько только подошедших и показав охране свой светящийся на запястье кружок-пропуск. Ощущая, как охладела рубаха…

В среду вечером зашел мой одногруппник – неряшливый длинноволосый юноша в очках – поздравил со сдачей экзамена и между делом сообщил, что один из профессоров не допускает меня до своих занятий. «Завистливый неряха-человек с гнилыми амбициями и такими же трухлявыми мозгами!» – примерно так я о нем подумал тогда. Моя злость на него не затерялась и поныне. Вот уж кто никогда не поймет того, как уродлив!

Отложив учебник с непокорявшейся темой, я посмотрел на время – почти два ночи – и спустя еще полчаса лег, абсолютно ясно осознавая, что не выучил в итоге ничего, что мог бы уже сегодня днем предъявить на учебных парах. Учебный прах – на парах. И еще спустя время я только смог заснуть, выставив у самой головы огромный циферблат будильника, зная наперед, что увижу красочные сны.

Надо заметить, что в тот период своей жизни я их скрупулезно толковал, видя символы, за которыми скрывалось будущее. Я ими, своими снами, особым образом дорожил, как словами мудрого человека, этими мирами, в которые каждый день проваливался, как в реальность, но только еще предстоящую, окутанный одеялом, теплом и покоем. В том мире мне было хорошо. Перед тем, как уснуть я часто думал, что хорошо бы ухватить жирный кусок какого-нибудь сновидения в том каком-нибудь духе, что мне нравится. Порою неповторимость их и необычайность заставляли меня вспоминать сновидения долгое время спустя, и я даже записывал их. Во снах было руководство и просто отдохновение.